Возвращаюсь к своему отчету (который, я полагаю, близится к концу, поскольку прошлое уже почти слилось с настоящим). После разговора с Крозетти в Цюрихе несколько дней прошли в ожидании — «мертвый сезон», когда мне совершенно нечем было занять время. Не помню, что я тогда делал, если не считать того, что по нескольку раз в день звонил Амалии, убеждал ее, что все идет хорошо, и спрашивал, получила ли она какие-либо вести от похитителей. Да, вести были. Каждое утро по электронной почте приходила фотография Нико и Имоджен: дети явно пребывали в хорошем настроении, дочь словно улыбалась какой-то тайной шутке, в руках они держали газету за текущий день. Потом голосовое сообщение. Они говорили хором, всегда одно и то же: «Привет, мамочка, с нами все отлично, не волнуйся, скоро увидимся». Дальше экран заливала чернота. Никаких предостережений, никаких угроз, никакого намека на то, где они и кто их захватил. Больше нам с Амалией обсуждать было нечего, и, мне кажется, каждый раз мы оба радовались, что разговор окончен.

Потом позвонил Крозетти и сказал, что они нашли пьесу. Еще один день ожидания, на протяжении которого я оставил не меньше шести сообщений брату и столько же сестре. Сестра так и не ответила, а брат позвонил тем вечером, попозже.

Я спросил, где он пропадает, и Пол ответил, что он в Цюрихе, с Амалией. Потом сообщил, что в его план вносятся кое-какие изменения. Сказал, что на следующее утро экспресс-почтой мне доставят пакет, где будет то, что мне нужно. Я снова спросил его: узнал ли он, кто помимо Шванова принимает участие в игре? Он ответил «нет», однако у него ощущение, что они тесно связаны с людьми в Европе, ворующими шедевры типа Тициана или Рембрандта и продающими их очень богатым людям, лишенным нравственных ограничений, — тем, кто желает наслаждаться искусством в одиночку. Я сказал, что всегда считал, будто таких людей придумали авторы дешевых романов, а он заверил меня, что это не так, что в наше дело определенно вовлечены эти зловещие силы, и его план — единственный способ вырваться из их хватки. Я почувствовал, что он о чем-то умалчивает, но не знал, как надавить на него и заставить рассказать больше. А может, это лишь проявление моей врожденной паранойи по отношению к родственникам.

На следующий день я получил пакет от Пола, а чуть позже из аэропорта позвонил Омар и сообщил, что Крозетти прилетел. Час спустя Крозетти приехал ко мне и отдал пьесу. Конечно, я велел вооруженному Омару не спускать глаз с этого человека, как только тот пройдет таможню, однако… Не уверен, что сам я поступил бы на его месте так же — отдал вещь стоимостью (по его мнению) десять миллионов долларов ради спасения детей едва знакомого человека. Достойный человек, это ясно — и это упрек мне. Думаю, меня плохо характеризует то, что я так и не смог проникнуться к нему симпатией. Он, в общем-то, простак, Кэролайн Ролли явно вертела им как хотела. И я не удивился, узнав, что она является агентом Шванова. Наверно, нужно было спросить Крозетти, не слышал ли он чего-нибудь о Миранде, но я решил: чем меньше людей будут знать о моем неугасающем интересе к ней, тем лучше. Так или иначе, друзьями мы с Крозетти не стали. Свое отношение ко мне он тоже выразил достаточно ясно, и мы быстро покончили с нашим делом.

Вскоре после ухода Крозетти раздался телефонный звонок. Это был Шванов. Он поздравил меня с обнаружением выдающегося культурного сокровища и заявил, что вскоре заберет его. Я спросил о своих похищенных детях. Последовала продолжительная пауза, после чего он сказал:

— Джейк, вы всегда обвиняете меня в похищении близких вам людей. Между тем я совершено искренне говорил вам, что не занимаюсь такими вещами. Это становится скучно, вам не кажется?

— Тем не менее, Осип, вы же понимаете: я не могу отдать вам рукопись, поскольку именно ее требуют похитители в обмен на моих детей. Если они не у вас.

— Джейк, поверьте, я очень сочувствую вам и был бы счастлив помочь, если бы мог, но это никак не влияет на деловые отношения. Рукопись обнаружена благодаря полученной от профессора Булстроуда информации. Информация принадлежит мне, как, следовательно, и сама рукопись.

— Думаю, вам будет непросто доказать это в суде.

Последовала новая пауза, еще более долгая. Потом он произнес или, точнее, почти прокричал:

— Вы собираетесь подать на меня в суд, Джейк? — Он мрачно усмехнулся. — А может быть, это я должен подать на вас в суд?

— Ну, у нас в стране правит закон — в отличие от вашей родины. В любом случае я не…

— Послушайте меня, Джейк: вы сделаете это. Отдадите ее мне.

— Или что? Вы привлечете свои внешние источники, и они применят ко мне так называемые меры убеждения?

— Нет, — ответил Шванов так тихо, что я с трудом расслышал его. — Надеюсь, я разберусь с вами по-домашнему.

После этого не слишком приятного разговора я не знал, что делать дальше. Кажется, я впал в то же состояние, в каком находился сразу после самоубийства матери, когда остался совершенно один; с той лишь разницей, что сейчас я имел кучу денег. Говорят, любовь помогает прожить без денег лучше, чем деньги — прожить без любви. Но это не совсем правда, как подсказывает мой жизненный опыт. Я велел Омару подняться наверх с пистолетом и приставил его охранять рукопись. Он любит такого рода вещи и знает множество хитрых способов подать незаметный сигнал в случае изменения ситуации. Потом я отправился выпить и перекусить в одно заведение на Западном Бродвее, где частенько бываю. Одинокая прогулка всегда помогает прочистить мозги.

Нижний Манхэттен сейчас превратился в скопище заполненных суетливым народом бутиков, однако изредка все еще возможно, особенно по выходным и в холодную погоду, оказаться на его улицах в полном одиночестве. Я шел по Франклина, когда мимо меня проскользнул один из этих ужасных белых «кадиллаков» — длинный лимузин с затененными стеклами. Он съехал на обочину и остановился. Передняя дверца со стороны тротуара распахнулась, оттуда вышел крупный мужчина, открыл заднюю дверцу и жестом указал мне на нее. Я попытался обойти его, но он легко преградил мне путь, выхватил из кармана кожаной куртки полуавтоматический пистолет двадцать второго калибра и повторил свой жест уже с ним, более настойчиво. Брат говорит, что нужно всегда быть настороже с теми, у кого в руках такое оружие, потому что оно способно поражать цель очень точно. Пуля может попасть вам прямо в глаз или отстрелить палец на ноге, если вы не подчинитесь. У этого человека было умное, слегка унылое лицо профессионального «сторожевого пса» и большие, безжалостные карие тюленьи глаза. Я сразу же почувствовал, что на сей раз имею дело с профессионалом несравненно более высокого уровня, чем прежде, и полез в автомобиль.

Салоны таких машин имеют различную конфигурацию, но эта была оборудована как обычно. Имелось, естественно, сиденье водителя, позади него — обычные места для «свиты», где сидели два очень смуглых товарища с прекрасными стрижками и типичным выражением лица уверенных в себе порочных умников. В задней части была только одна дверца. Там располагался полукруглый диван, а также бар, стерео и ТВ — к удобству восседавшей на диване «большой шишки». Я пролез внутрь, человек с пистолетом устроился рядом, и я оказался лицом к лицу с «большой шишкой».