возможных мирах, смысле и референции, потенциале изменения контекста и т. п. Или же можно оставить вопросы второго типа на втором плане и рассмотреть вопрос о том, придают ли слова (фразы и т. д.) свое значение иконичности (sensu Платон характеризует попытку Сократа развить идею Кратила в одноименном диалоге), или конвенциям, или разуму, или некоторой комбинации этих трех факторов.

Далее мы сосредоточимся на вопросах первого типа, и в частности на том, могут ли слова, фразы или любые другие сущности обладать семантической или, по крайней мере, коммуникативной значимостью только в результате действия разума. Согласно давней традиции, необходимым условием того, чтобы такие сущности обладали смыслом, является их воздействие определенным образом со стороны разумных существ. Локк популяризировал эту точку зрения, которая в прошлом веке была возрождена Грайсом и теми, кто последовал за ним, и стала известна как семантика, основанная на намерениях (Intention-Based Semantics, IBS). Согласно стратегии IBS, мы представляем себе двух агентов A и B, не имеющих общего языка, когда A пытается передать сообщение B (скажем, что по этой дороге есть зыбучие пески). А делает что-то, возможно, жестикулирует или имитирует процесс засасывания зыбучим песком, с намерением заставить Б думать, что по этой тропинке есть зыбучий песок, и далее с намерением, чтобы Б поверил в это хотя бы частично в результате признания намерения А так поверить. Предположим, что Б действительно поверит и позже использует аналогичную стратегию, чтобы предупредить третьего путешественника о зыбучих песках. Повторяющиеся взаимодействия на этой почве могут привести к тому, что конкретная комбинация жеста и мимики приобретет конвенциональное значение среди путешественников в этом регионе. Аналогичные процессы могут привести к тому, что другие жесты, вокализации, выражения лица и т. п. приобретут определенное конвенциональное значение среди этих агентов ("вода поблизости"; "где еда"; "дай мне подержать ребенка" и т. д.).

Достоинство этой истории в том, что она разрешает сомнения, связанные с ответами на вопросы первого типа, которые апеллируют к конвенции. Проблема заключается в том, что такие ответы выглядят круговыми: как слова могут быть наделены смыслом без того, чтобы организаторы уже обладали конвенциональным средством коммуникации? Сторонник IBS может ответить, что приведенная выше история со зыбучими песками не предполагает никаких конвенций. Вместо этого она предполагает, что агенты A, B и другие ведут себя намеренно, приписывают намерения другим и себе, могут различать сходство между поведением и положением дел в мире, могут помнить то, чему научились, и вести себя с некоторой долей рациональности. Если рассматривать конвенцию как поведенческую закономерность, обладающую определенной степенью произвольности, а также нормативной силой (которая может проистекать только из практической рациональности), то можно представить себе возникновение смысловых конвенций из условий, которые сами по себе не являются конвенциональными. Окрыленный успехом, сторонник IBS мог бы также настаивать на том, что в той мере, в какой стридуляция и биолюминесценция являются коммуникативными, они настолько радикально отличаются от того, что мы находим в человеческой коммуникации, что заслуживают совершенно отдельного рассмотрения.

 

Естественное значение и значение динамики

Говоря выше о формах смысла, имеющих отношение к коммуникации, я предположил, что другие формы смысла не столь важны, и тем самым сослался на различие, которое уже полвека является неотъемлемой частью философского ландшафта. Это разделение "естественного" и "неестественного" значения, проведенное Грайсом (1957), хотя последний термин с тех пор был вытеснен фразой "значение говорящего". Согласно этому различию, мы используем концепцию естественного значения, когда говорим, например, "Эти пятна означают корь", в то время как мы используем концепцию говорящего значения в таких высказываниях, как "Жест этого гаишника означает, что дорога закрыта". Грайс разъясняет каждое из этих понятий, предполагая, что для первого типа случаев выполняются пять условий, в то время как для второго типа случаев не выполняется ни одно из этих пяти условий. Условия следующие:

1 Нельзя последовательно сказать: "Эти пятна означают корь, но он не болен корью". То есть "mean" в его "естественном" употреблении является фактивным.

2 От слов "Эти пятна означают корь" нельзя прийти к какому-либо выводу о том, что подразумевается или подразумевалось под этими пятнами.

3 От слов "Эти пятна означают корь" нельзя прийти к какому-либо выводу о том, что кто-либо имел в виду под этими пятнами.

4 Нельзя перефразировать приведенный выше пример в терминах, подразумевающих прямой дискурс. То есть нельзя перефразировать "Эти пятна означают корь", сказав "Эти пятна означали "корь"" или "Эти пятна означали "У него корь"".

5 Можно переформулировать фразу "Эти пятна означают корь" как "Тот факт, что у него есть пятна, означает, что он болен корью".

Грайс ясно дает понять, что он ожидает, что эти пять условий, скорее всего, стоят или падают вместе (1957, p. 215), и, насколько мне известно, не задавался вопросом, могут ли быть удовлетворены некоторые, но не все из них. Далее Грайс анализирует концепцию значения говорящего следующим образом: говорящий агент А имеет в виду, что Р на всякий случай совершает действие с намерением произвести психологический эффект на другого агента В, намереваясь при этом, чтобы этот эффект был произведен хотя бы частично в результате признания В намерения А. Это известно как рефлексивное коммуникативное намерение. Хотя рефлексивный аспект определения Грайса оспаривается,2 широко распространено мнение, что по крайней мере открытые намерения характерны для коммуникации в нашем собственном виде . Вместе с предположением Грайса о том, что условия 1-5 выше стоят или не стоят друг друга, эта доминирующая структура не оставляет места для осмысления более примитивных форм смысла, которые мы можем обнаружить среди нечеловеческих животных или, если на то пошло, в пределах нашего собственного вида.

Чтобы объяснить, почему такой примитивный вид смысла заслуживает внимания, рассмотрим случай, который биолог посчитал бы примером. Амазонские древесные лягушки обычно имеют пигменты, позволяющие им маскироваться в растительном мире джунглей, в которых они обитают. Это одна из стратегий, известная как крипсис, для отпугивания хищников. Другие виды древесных лягушек, обитающие в этом регионе, придерживаются другой стратегии - они имеют окраску, благодаря которой их легко заметить. Такие заметные анураны также обычно очень ядовиты (Maan and Cummings 2012). Биологи описывают яркую окраску таких лягушек как предупреждающий сигнал, относя ее к более широкой категории апосематизма (Poulton 1880). При этом эти ученые не вменяют лягушкам намерений, не говоря уже о коммуникативных намерениях, и не предполагают, что они или виды, к которым они принадлежат, совершают речевые акты в том смысле, в каком этот термин используется в современной философии языка. Но и эти биологи не говорят метафорически. Вместо этого они