Пригодился, да не сработал.

– Ну рассказывал. Даже если это правда, а не байка – допустим, – это было двадцать лет назад. С тех пор наши телевизоры сильно изменились? Ну, цветные, но ломаются же, как заразы, и без плоскогубцев канал не переключишь. А японские ты видел?

– В Москве, в «Березке» только.

– Ну и я тоже. Есть разница, да? И так по всем товарам народного потребления, по промпроизводству, ну и…

Вафин замолчал и махнул рукой. Потом все-таки добавил:

– У тебя вот джинсы американские, да, рублей сто пятьдесят, наверное?

– Итальянские, сто двадцать.

– Ну все равно. Считай, зарплата. Плюс кроссовки – если фирменные, еще столько же. Это ведь чемодан нашей одежды накупить можно. А все равно – каждый второй в джинсах и кроссовках, причем не только молодежь. Вот не понимаю я этого, честно. Мода модой, но жить-то на что остается? А еще телевизоры, магнитофоны нужны, кассеты опять же. И желательно сразу, класса с пятого.

Виталик не стал говорить, что у него в пятом классе было двое штанов – от школьной формы и от старой школьной формы, а ботинки он донашивал за какими-то троюродными братьями – тогда мать еще не впала в психозы и не поцапалась со всей родней, которая изредка подкидывала неликвиды из гардеробов. Джинсов в поселке не было ни у кого, «адидасы» первым заимел Костян Снегирев, специально ради этого записавшийся в легкоатлетическую секцию и три раза в неделю чапавший двенадцать километров туда-обратно до спортшколы. Правда, то были не кроссовки, а шиповки, и Костян здорово горевал, поняв, что изначально вдохновлявший его план спилить шипы и щегольнуть обновкой за пределами гравийной дорожки особых перспектив не имеет. Не стал Виталик рассказывать и о том, что купить «райфлы» с «адидасами» сразу после дембеля и именно так, одинаково модно одетыми, явиться в управление кадров КамАЗа, они со Славкой договорились, когда отмечали последний Славкин день рождения. Славки не стало, а договоренность осталась. Не выполнить ее было совсем западло. А раз купил – надо носить, тем более что на другую одежду денег долго не было. Ну и удобно оказалось, чего душой кривить.

Виталик сказал про другое:

– Артуру-то это все как бы не надо.

Вафин вздохнул:

– Это точно. На джинсы плевать, мать аж горюет – несовременный, немодный, девочки любить не будут. Как будто она меня за джинсы… Хотя я пижон был, воротник во, клеши во. А Артур наоборот. С садика на одежду плевать, лишь бы не колготки. А, просил, точно, но военное всякое, матроску там, ремень с якорем. Планшет еще офицерский выклянчил, два года с ним в школу таскался вместо ранца. А теперь вот ватник вдруг захотел, дурь какая-то. Кстати, дай-ка я его сразу приготовлю, а то забываю все время – брал, когда отопление отрубали. Больных радовать надо, это лучше витаминов помогает, говорят.

Вафин по пояс зарылся в самодельный шкафчик, заваленный мотками проводов разного сечения и запасными спецовками.

Виталик спросил:

– Он болеет, что ли?

Вафин вынырнул из шкафа с огромным, стянутым бечевой свертком и рассеянно сказал, пытаясь заглянуть в сердцевину:

– Ну да. Болеет он, Виталь. Простыл дико, чуть в больницу не упекли – и вообще…

Он замолчал, снова нырнул в шкаф и оттуда неразборчиво рассказал, что с Артура какая-то шпана сняла куртку, в кофте по морозу домой прибежал, свалился, мы ему, коли так, «аляску» подарили, не стали Нового года ждать, как собирались, а он ватник просит, дурачок, а вчера домой прихожу, он перед теликом сидит, не отрывается, будто наизусть запоминает, и плачет, а там просто кино какое-то американское, я испугался, говорю, что такое, сынок, плохо тебе, а он говорит, пап, это же «Ангар восемнадцать», его Серый посмотреть мечтал, а теперь я…

Виталик подождал немного, понял, что продолжения не будет, и неуверенно сказал:

– Привет передавайте и чтобы это, не болел больше.

– Ага, спасибо. А, вот он.

Вафин захлопнул фанерную дверцу, поморгал, встряхнул, критически всматриваясь, жеваный армейский ватник и пробормотал:

– Главное, человек болеет, в школу не ходит две, нет, три недели это уже получается, отстал от класса, наверное. И хоть бы кто из школы позвонил про состояние здоровья спросить, я уж не говорю – задание дать, может, подсказать чего, консультацию там, все такое. Какое там.

– Даже пацаны не звонили? – удивился Виталик.

– Звонили, приходили, и пацаны, и девочка даже какая-то. Но Артуру тогда совсем что-то… В общем, не смог он. Я про школу сейчас: они ж трубят на каждом углу, что дети им родные и так далее. А жена позвонила уточнить этот вопрос, ну, не выдержала, высказала им, а классная в ответ, ты представляешь, может, говорит, и хорошо, что сын ваш на домашнем режиме, пусть там и остается, добаливает, пока все не успокоится, мы бы с радостью всех старшеклассников на недельку-другую вот так по домам, а лучше под замок отправили, пока не уляжется все.

– Что?

– Ну вот милиционер этот, комендантский час и так далее.

– Ну да, – сказал Виталик, посмотрел на часы и заторопился. – Восьмой час уже, заболтался. Буду выдвигаться потихоньку.

Вафин невесело ухмыльнулся:

– Боишься, что за старшеклассника примут? Не бойся, ты солидней выглядишь.

– Стараюсь, – сказал Виталик, поднимаясь. – Хотя гадство, конечно: как с ментом что, так они на ушах, чешут всех и так далее. А пацана Альбертова, которого тот мент и убил, как будто не было. Это справедливо, да?

Вафин посмотрел на Виталика с явным удивлением, вздохнул, колеблясь, и все-таки сказал:

– Несправедливо, но логично, так скажем. Милиционер – он человек государственный, вот за него государство и хлопочет. А мальчик не успел. Он вообще ничего…

Губы у Вафина поехали вбок, он сразу отвлекся и понес ватник к своему дипломату, как будто собирался его туда упихнуть – ладно хоть пробовать не стал. Виталик подумал, что зря так завелся, но удержаться уже не мог:

– Вазых Насихович, а если государству мы, которые не успели или не смогли, не нужны – на фига нам самим оно, это государство?

Вафин все-таки открыл дипломат, вынул оттуда авоську, в которую принялся впихивать ватник, бормоча себе почти под нос:

– А шоб було, как говорится. У меня, Виталь, ты знаешь, наверное, машина есть, «ГАЗ-шестьдесят девять». Древняя такая, старше Турика, ее с завода списали, я купил, думал, смогу починить. Ну, починил, а все равно ломается все время. На дачу, на работу, за город и так далее своим ходом добираемся, она или ломается на полпути, или просто туда не едет – не заводится. Сын меня как-то спросил: а нельзя ее выбросить? А нельзя. Во-первых, деньги уплачены, жалко. Во-вторых, машина должна быть. У всех ведь есть, ну и вообще так принято. Вот иногда мне кажется, что и с государством так. На дачу, на работу, отдыхать, пожрать найти – это без него приходится. Но выбрасывать нельзя.