— Я не имела в виду это. Прости. День уже испорчен, а он едва начался. Кроме того, я не специалист по религии, Ксаббу.

— Вы меня не оскорбили, и я не хотел волновать вас. — Он погладил ее по руке — легко, точно кисточкой или птичьим крылом. — Но я часто думаю, что людям кажется, будто настоящее — это то, что можно измерить, а того, чего измерить нельзя, нет вовсе. И оттого что я изучаю науки, это становится еще печальнее — люди считают науку «истиной», хотя сама наука утверждает, что мы можем лишь устанавливать взаимосвязь вещей, не больше. Но если это так — чем один способ показать эту связь лучше другого? Разве английский хуже коса или моего родного языка оттого, что не может выразить все, что способны выразить они?

Рени что-то тяготило — не слова друга, а скорее растущая неспособность понять хоть что-нибудь . Слова, числа, факты, инструменты, которыми она исследовала мир, словно затупились разом.

— Ксаббу, у меня болит голова, и я волнуюсь за Стивена. Честно сказать, дискуссии о науке и религии со мной сейчас не получится.

— Я понимаю, — ответил бушмен, глядя, как она вытаскивает и сглатывает всухую таблетку болеутолителя. — Вы выглядите несчастной, Рени. Это из-за карантина?

— Нет, Господи, из-за всего! Мы по-прежнему понятия не имеем, как вернуть брата, а поиски становятся чем дальше, тем сложнее. Если бы это был детектив, у нас имелись бы труп, пятна крови и следы в саду — определенно убийство, и есть улики. А тут просто мелкие странности, обрывки информации, которые, может быть, что-то значат. Чем больше я думаю, тем меньше вижу смысла. — Рени сжала виски руками. — Вроде как сотню раз повторишь одно и то же слово, и оно теряет свое значение. Просто набор звуков. Вот и со мной так.

Ксаббу поджал губы.

— Я имел в виду нечто подобное, когда говорил, что больше не слышу солнца. — Он оглядел кабинет. — Быть может, вы слишком долго сидите взаперти — это плохо влияет на человека. Вы ведь сказали, что пришли рано.

Она пожала плечами.

— Хотела тишины. В убежище постоянно кто-то рядом.

Улыбка Ксаббу стала бесовской.

— Почти как у меня в квартире. Хозяйка сегодня утром смотрела, как я ем. Очень внимательно, искоса. По-моему, она до сих пор не видела никого похожего на меня и не до конца уверена, что я человек. Поэтому я сказал, что еда вкусная, но я предпочитаю человечину.

— Ксаббу! Нет!

Бушмен зашелся от смеха.

— А потом успокоил ее, сообщив, что мой народ ест только плоть убитых врагов. Она тут же предложила мне еще риса — в первый раз за все время. Думаю, теперь она позаботится, чтобы я не голодал.

— Я не уверена, что город хорошо на тебя влияет.

Ксаббу ухмыльнулся, явно довольный, что немного развеял ее хандру.

— Только отгородившись от своего прошлого, люди могут убедить себя, что у «примитивных» народов нет чувства юмора. В семье моего отца, которой приходилось кочевать по пустыне Калахари, чтобы найти воду и пищу, обожали шутки и розыгрыши. Наш Дед Богомол любит подсмеиваться над другими и часто побеждает своих врагов смехом, когда сил ему недостает.

Рени кивнула.

— Большинство белых поселенцев так же относилось к моему народу — будто мы или благородные дикари, или грязные живтоные. Но только не обычные люди, которые любят пошутить.

— Смеются все народы. Если нас сменит иная раса, как мы сменили Перворожденных, то и у нее, думаю, будет чувство юмора.

— Да уж хорошо бы, — кисло отозвалась Рени. Минутное облегчение спало. Она вытащила еще таблетку и проглотила. — Тогда, может, они простят нас за все то, что мы натворили.

Ее друг внимательно поглядел на нее.

— Рени, почему бы нам не вынести ваш пульт на улицу и не подождать звонка от Мартины там? Разве это менее безопасно?

— Можно, только зачем?

— Думаю, вы слишком долго просидели в четырех стенах. На что бы ни походили ваши города, мы все же не термиты. Нам нужно видеть небо.

Рени хотела заспорить, но потом поняла, что спорить ей неохота.

— Ладно. Встретимся в обеденный перерыв. Я ведь еще не рассказала тебе о Скворечнике.

На холмике не росло ничего, кроме редковатой травы да одинокой акации, в тени которой они прятались от палящего полуденного солнца. Ветра не было, и над Дурбаном стояла желтая мгла.

— Скворечник — это наследство первых лет сети, — говорила Рени. — Старомодное место, где действуют собственные правила. Во всяком случае так говорят — люди, имеющие туда доступ, редко об этом распространяются, так что сведения полнятся слухами и разбавляются выдумками.

— Если они так старомодны, то как им удается прятать это место, как вы рассказывали? — Ксаббу подобрал стручок акации и покатал в пальцах. Он сидел на корточках, в позе, которая напоминала Рени о далеком прошлом.

— О, оборудование у них самое современное, можешь мне поверить. Даже более чем современное. Эти люди всю свою жизнь провели в сети — некоторые из них, собственно, приложили руку и к ее появлению. Может, поэтому они так бескомпромиссны — из чувства вины. — Напряжение чуть отпустило мышцы шеи и челюсть — не то болеутолитель помог, не то открытое небо. — Я сказала «старомодные» в том смысле, что многие из тамошних обитателей — программисты, хакеры, первые пользователи сети, а у них был в свое время идефикс, что всемирная компьютерная сеть должна стать обителью свободы, где деньги и власть не имеют значения. Чтобы никто никого не контролировал и никого не заставляли подчиняться желаниям больших корпораций.

— И что случилось?

— То, чего и следовало ожидать. Наивная была идея — деньги все меняют. Начали появляться все новые и новые правила, и сеть стала все больше и больше походить на весь остальной, как его называют, цивилизованный мир. — Рени с удивлением уловила в своем голосе патетические нотки. Неужели отношение Ксаббу к городам и ее заразило?

Она глянула на лоскутное покрывало зданий, распростершееся по холмам и долинам Дурбана, как многоцветная плесень. Внезапно город показался ей почти зловещим. Ей всегда казалось, что развитие промышленности несет Африке, которая так долго отдавала другим свои богатства, не получая ничего, одно лишь благо, но теперь эта уверенность поколебалась.

— В общем, создатели Скворечника устроили этакий Ноев ковчег. Ну, не совсем так… Они хотели сохранить не вещи, а идеи — анархические в основном, вроде полной свободы самовыражения, — а другие идеи не хотели и на порог пускать. Так что они устроили Скворечник, да так, что он не зависит ни от корпораций-спонсоров, ни от правительства. Он разбросан по личным узлам пользователей, с большой избыточностью, так что Скворечник будет существовать, даже если его покинет большинство посетителей.

— А почему он так называется?

— Понятия не имею. Надо спросить Мартину. Может, потому, что поначалу там было мало места. В прежние времена многие узлы в сети носили странные названия. «Лямбдамаг» происходит от одного из ранних экспериментов в области текстовой ВР.