Руки у Бориса Никитича упали. Теперь его трясла сильнаядрожь. «Неожиданно большой выброс адреналина в кровь, – подумал он. –Прорыв Чапая сквозь оболочку моего блаженного сна вызвал такую реакцию».

* * *

В следственном кабинете, по заведенному у чекистов обычаю,на него некоторое время не обращали внимания. Нефедов углубленно копался впапках, сверял что-то по какому-то толстенному справочнику – само воплощениеюридической деятельности. Самков сидел боком, развалясь, телефонная трубка подухом, подавал кому-то односложные реплики, живот, обтянутый кителем, пошевеливался,словно свернувшийся клубком барсук. Наконец он повесил трубку, с улыбочкойпокачал крутой башкой, пробормотал «ох, говна кусок» и только тогда ужеразвернулся в сторону подследственного.

– Ну что ж, Борис Никитич... – Он с удовольствиемзаметил, как вздернулась голова «сраного профессора» при таком необычномобращении. – Ну что ж, профессор, наше следствие переходит в другую фазу.Вы теперь остаетесь наедине с капитаном Нефедовым, а я вас покидаю.

Он с интересом и, как показалось Борису Никитичу, с каким-тонапряжением уставился на свою жертву: какая последует реакция? Борис Никитичзаставил себя усмехнуться:

– Что ж, была без радости любовь, разлука будет без печали.

– Взаимно! – рявкнул Самков и встал, собирая со столакакие-то нелепо распадающиеся папки. Ожесточившись от этих непослушных папок,он еще раз глянул на «жидовского подголоска» совсем уже темным, ненавидящимвзглядом. – Вопросы есть?

– Есть один вопрос, – проговорил Борис Никитич. –Я все время тут у вас жду встречи с Рюминым. Почему же он не появляется?

Более сильного вопроса он, очевидно, не мог задать в этихстенах. Нефедов весь вытянулся и сжал губы, как будто ему в рот вдруг попалогорячее яйцо. Самков выронил только что собранные папки, уперся кулаками встол, весь выпятился в сторону Градова.

– Ах ты, су... Да как ты... Да как вы смеете тутпровоцировать?! Забыли, где находитесь?! Можем напомнить!

Забыв про папки, он зашагал к выходу, обдав Бориса Никитичана ходу волной «Шипра» и пота. «Пошлопотный большевик», – подумал емувслед Борис Никитич.

Оставшись без руководящего товарища, Нефедов еще минутусмотрел на захлопнувшуюся дверь с тем же выражением лица, скрывающего во рту толи яйцо, то ли горячую картофелину. Потом лицо все целиком активно задвигалось:картофелина прожевана.

– Ну, мы начнем с наручников, Борис Никитич, –заговорил он. – Они вам больше не нужны, правда? Зачем они вам? –говорил он как бы с некоторой шутливой укоризной.

Он приблизился к подследственному и бодро, ловко, умелоотщелкнул с запястий подлые браслеты. Почти с шутливой миной двумя пальцами,словно пахучую рыбу, отнес их к столу и бросил в ящик:

– Ну, вот и все, с этим покончено. Ни мне они не нужны, нивам, Борис Никитич, ведь правда?

– Мне они помогли, – сказал Градов. Не глядя наНефедова, он начал по очереди растирать одной мертвой кистью другую мертвуюкисть. Странное чувство испытывал он: изъята хоть и подлая, однако как бынеотъемлемая часть его личности.

– Что вы имеете в виду, профессор? – с чуткостью иинтересом спросил следователь. Он весь представлял собой теперь, когдаследствие целиком перешло в его руки, некое воплощение чуткости, интереса,корректности и даже как бы некоторой симпатии. «Работают по последнемупримитиву, – подумал Борис Никитич. – Сначала кнут – Самков, потомпряник – Нефедов».

– Вам этого не понять, гражданин следователь. Вам же неприходилось жить в этих браслетах.

«Кажется, это я уже слишком, – подумал Градов. –Сейчас и этот начнет орать». На бледном лице капитана, однако, не появилосьничего, кроме мимолетного ужаса.

– Ну хорошо, Борис Никитич, забудем об этом. Давайте всерьезвернемся к... к нашему разбирательству. Прежде всего, я вам хотел сообщить, чтонекоторые вопросы сейчас сняты. Например, вопрос о конспирации с Раппопортомснят. – Нефедов внимательно подождал реакции на это сообщение. БорисНикитич пожал плечами. – Отменяются также ваши очные ставки с Вовси иВиноградовым...

– Они живы? – спросил Градов.

– Живы, живы, чего же им не жить, – торопливо ответил Нефедов. –Просто очные ставки отменяются, вот и все.

«Видимо, ждет, что я спрошу почему, – подумал БорисНикитич, – и тогда он мне скажет, что уж вот это-то не моего ума дело».Нефедов между тем горестно вздохнул над бумагами и даже почесал себе макушку.

– Однако появляются и некоторые новые вопросы, профессор.Вот, например: чем все-таки было мотивировано ваше выступление на митинге вПервом МОЛМИ? Отчаянным призывом к единомышленникам? Были у вас в залеединомышленники, профессор?

– Конечно, были, – ответил Градов. – Уверен, чтовсе мыслили так же, только говорили наоборот.

– Ну, это уж вы зря, Борис Никитич, – как бы слегканадулся Нефедов. – Что же, все у нас такие неискренние, что ли? Я несогласен. Но все-таки скажите, что вас подвигло на этот поступок? Бросить вызовправительству, это ведь не шутка!

– Я хотел подвести черту, – совсем спокойно, как быдаже не обращая внимания на следователя, сказал Градов.

– Подвести черту? – переспросил Нефедов. – Под чемже?

– Вам этого не понять, – сказал Градов.

Нефедов вдруг несказанно обиделся:

– Да почему же мне этого не понять, профессор? Почему же выво мне априорно видите примитива? Я, между прочим, окончил юридическийфакультет МГУ, заочно. Всю классику прочел. Спросите меня что-нибудь изПушкина, из Толстого, немедленно отвечу. Я даже Достоевского читаю, хоть его ив реакционеры записали, а я вот читаю и думаю, что это полезно, потому чтопомогает нам лучше понять психологию преступника!

– Чью психологию? – переспросил Градов.

– Психологию преступника, профессор. Ну, мы следователи,юристы, нам ведь нужно понимать преступников.

– И в этом вам Достоевский помогает, гражданинследователь? – Теперь уже Градов вглядывался в черты Нефедова.

Заметив это, последний весьма заметно порозовел и помрачнел.

– Ага, ну-ну, я понимаю, что вы имеете в виду, профессор. Ина этот раз понимаю, можете не сомневаться.

– Это очень хорошо, – сказал Градов.

– Что хорошо? – удивился все с той же застывшей обидойна лице Нефедов.