Мы все ходили под богом.

У бога под самым боком...

Однажды я шел Арбатом,

Бог ехал в пяти машинах...

Борис Слуцкий

Выделявшийся среди поэтов зрелой советской поры своимталантом, автор приведенных в эпиграфе строк все-таки не достиг ясностиХлебникова, а потому этот, как и предыдущий наш эпиграф Л.Н.Толстого, нуждаетсяв некотором пояснении.

Называя Сталина «богом», Борис Слуцкий, естественно, какчеловек, воспитанный на идеалах коллективизма, материализма, интернационализмаи прочей коммуналки, употребляет это слово в сугубо негативном смысле. Ужконечно, не Бога, Творца Всего Сущего, имеет он в виду, а некое идолище,узурпатора светлых идей революции, тиранище, надругавшееся над вдохновениямимолодых ифлийцев, установившее свой культ над поруганной народной демократией.Потому и снабжает он своего «бога» ошеломляющим, с точки зрения материалиста,парадоксом – едет одновременно в пяти машинах! Перед нами морозящая кожукартина: ночь, Арбат, размножившееся на пять машин идолище едет в своемнеизвестном направлении. Отнюдь не мчится. Кажется, не любил быстрой езды. Какс человека нерусского, с него и взятки гладки.

В шестидесятые годы в гараже «Мосфильма» стояла одна из этихпяти машин, может быть, самая главная, где основная часть идолищапередвигалась, его тело. Это был сделанный по заказу бронированный «паккард» столстенными стеклами. Даже с очень мощным мотором такую глыбу трудно быловообразить мчащейся. Неспешное, ровное, наводящее немыслимый ужас движение.Впереди и сзади катят еще четыре черных чудища. Все вместе – одно целое, «бог»коммунистов.

Писатель иной раз может испытать соблазн и, сопоставив двапротивоположных чувства – страх и отвагу, сказать, что это явления одногопорядка. Страх, однако, более понятен, он ближе к биологии, к естеству, впринципе он сродни рефлексу: отвага сложнее. Так, во всяком случае, нампредставляется к моменту начала нашего третьего тома, к концу сороковых годов,когда страна, еще недавно показавшая чудеса отваги, была скована ошеломляющимстрахом сталинской пятимашинности.

В Нагаевскую бухту входил теплоход «Феликс Дзержинский»;весьма гордая птица морей, подлинный, можно сказать, «буревестник революции».Таких профилей, пожалуй, не припомнит Охотское море с его невольничьимикораблями, кургузыми посудинами вроде полуразвалившейся «Джурмы».

«Феликс» появился в здешних широтах после войны, чтобывозглавить флотилию Дальстроя. Среди вольноотпущенников ходили насчетзаграничного гиганта разные слухи. Болтали даже, что принадлежало судно самомуГитлеру и что в тридцать девятом злополучный фюрер подарил его нашему вождю дляукрепления социалистических связей. Подарить-то подарил, а потом пожадничал иотобрал назад, а заодно и чуть Москву не захапал. История его, конечно,наказала за коварство, и теперь кораблик снова наш, закреплен навеки гордымименем «рыцаря революции». По этой байке выходило, что чуть ли не вся ВеликаяОтечественная разгорелась из-за этой посудины, однако чего только не намелютбывшие зеки, сгрудившись вьюжной ночью в бараке и наглотавшись чифиря. Ну и,конечно же, непременно пристегнут к любой подобной истории своего любимогогероя по кличке Полтора-Ивана.

Полтора-Ивана был могучий и прекрасный, как статуя, юный, нов то же время очень зрелый, звероподобный зек. Сроку у него было в общейсложности 485 лет плюс четыре смертных приговора, отмененных в последний моментсамим великим Сталиным. Именно Полтора-Ивану, а не какому-нибудь адмиралу вождьпоручил провести «Феликса» с живым товаром на Колыму. Как так – зеку поpучилкомандовать этапом? Вот именно зеку, но не какому-нибудь охламону, как мы стобой, а самому Полтора-Ивану! Секрет в том, что у «Феликса» в тpюмах сиделитогда 1115 бывших Героев Советского Союза, то есть неспокойный народ. Довезешьгадов до Колымы, сказал Сталин Полтора-Ивану, сам станешь героем, впишешь своеимя золотом в анналы... Куда? В анналы, жопа, в анналы! Не довезешь, расстреляюлично или поручу Лаврентию Павловичу Берии.

Ваше задание, товарищ Сталин, будет выполнено, сказалПолтора-Ивана и полетел с Покрышкиным на Дальний Восток. Что же получилось?Вместо Нагаева «Феликс» причалил в американском порту, санитарном Франциско.Там уже их встречал президент Генрих Трумен. Всем героям вернули их звания идали по миллиону. Теперь они хорошо живут в Америке: сыты, обуты, одеты. АПолтора-Ивану Генрих Трумен десять миллионов отвалил за предательство СССР, идачу в Аргентине. Нет, сказал тут Полтора-Ивана, я не родину предавал, а спасалтоварищей по оружию, мне ваших денег не надо, гражданин Трумен. И повел«Феликса» обратно к родным берегам. Пока он плыл, обо всем доложили Сталину.Сталин беспрекословно восхитился: вот такие люди нам нужны, а не такая гниль,как вы, Вячеслав Михайлович Молотов!

На Дальний Восток был послан полк МГБ для расстрела героянашего романа. Кинооператор заснял фильм о конце Полтора-Ивана, которыйпоказывали всему Политбюро вместе и по отдельности. На самом деле расстрелянбыл, конечно, двойник, а Полтора-Ивана со Сталиным съели при встрече жареногобарана и выпили самовар спирту, после чего Полтора-Ивана в форме полковника МГБотправился на Дальстрой и затерялся на время в одном из дальних лагерей.

Такие байки иногда доходили и до капитана «Феликса», но онподобного рода фольклором не интересовался. Вообще не совсем было понятно, чеминтересовался этот человек. Стоя на капитанском мостике своего корабля, бывшегоатлантического кабелеукладчика, взятого нацистами у голландской компании, апотом оказавшегося в Союзе в качестве трофея, капитан без интереса, новнимательно озирал крутые скалы Колымы, без проволочек уходящие ко дну бухтыНагаево, что приплясывала сейчас под северо-восточным ветром всеми своимиволнишками одномоментно, словно толпа пытающихся согреться зеков. Сочетаниерезких, глубинных красок, багряность, скажем, некоторых склонов, свинцовость, кпримеру, проходящих туч вкупе с прозрачностью страшных далей капитана неинтересовало, но к метеорологии, естественно, он относился внимательно. Вовремяпришли, думал он, хорошо бы вовремя и уйти. С этой бухтой в прошлом случалось,что и в одну ночь схватывалась льдом.