Приличное место, думал Борис Никитич, положив перед собой настол возвращающиеся руки. Я нахожусь в приличном месте в самом центреприличного города Москвы, где все это прожил, где все это промелькнуло, словнов фильме о Штраусе, что начинается его рождением и кончается смертью, и всеукладывается в два часа, в этой приличной стране, от которой я не счелвозможным тогда оторваться, в такой приличный момент истории. «Где будет труп,там соберутся орлы». Давайте будем оплакивать родину в момент ее высшейнесокрушимости. Кто-то на Западе сказал, что патриотизм – это прибежищенегодяев, однако тех, кого этот западник имел в виду, возможно, нельзя назватьпатриотами, потому что они не вдумываются в корень слова, но лишь славятмогущество. Говоря «отечество», далеко не каждый думает об отцах, то есть омертвых. Забыв об отцах здесь, в России, мы из отечества сделали Молоха,закрылись от вечности, от Бога, прельщенные лжехристами и лжепророками, чтопредлагают нам ежедневно и ежечасно вместо истин свои подделки. В чем смысл этойчудовищной имитации, что выпала на долю России? Сколько ни ищи, другого ответане найдешь: смысл имитации – в самой имитации. Все подменено, оригиналов ненайдешь. Позитив обернулся негативом. Космос смотрит на нас с темной ухмылкой.И все-таки: «Претерпевший же до конца спасется». К чему еще мы можем прийти врезультате всего этого нашего дарвинизма?

* * *

Через несколько дней утром у Бориса Никитича во рту сломалсяи просыпался кусочками в миску весь нижний мост. Случилось то, чего он такопасался, когда Самков махал возле его лица кулаками. Вдруг ударит по челюсти иразрушит давно уже ненадежное стоматологическое сооружение. Тогда я сразу жевпаду в дряхлость, думал он. Меня тогда даже не расстреляют. Просто выбросятдогнивать на помойку. И вот мост развалился, когда прекратились уже и угрозыкулаками, и пытка наручниками. Просто ни с того ни с сего развалился накусочки. Дурно пахнущие, ослизненные, пожелтевшие кусочки. Опускай их в парашу,пусть циркулируют по вонючим потрохам Лубянки, там им и место. Почти немедленнона небе обнаружилась серьезная трофическая язва. Распад идет довольно быстрымитемпами, если к этому еще присоединить непрекращающуюся диспепсию, сильный зудпо всему телу, сыпь с коростой. Он теперь почти не мог говорить с достаточнойдля коммуникации ясностью. Впрочем, это уже и не требовалось. Допросы почтипрекратились. Нефедова он видел теперь не чаще двух раз в неделю, да и то,очевидно, только для формы. Во время этих коротких, не более пятнадцати минут,встреч «почти родственник», по сути дела, не задавал никаких вопросов, а тольколишь возился в бумагах, изредка поднимая на Бориса Никитича какой-то страннотревожный и как бы вопросительный взгляд; эдакий сталинский вариант «человекаиз подполья». Борису Никитичу, который еще несколько дней назад с некоторойгадливостью думал о причастности следователя к своей семье, теперь уже было всеравно. О чем ты спрашиваешь, человек, своим взглядом? Нет у меня никакихответов, человече.

Однажды в кабинете Нефедова оказались двое посторонних, носителибольших ватных грудей с орденскими планками. Все три офицера с большойторжественностью встали, и старший по званию зачитал Борису Никитичу некоторыйдокумент:

«В соответствии со статьей пункта 5 Уголовно-процессуальногокодекса РСФСР следствие по делу Градова Бориса Никитича прекращено. ГрадовБорис Никитич из-под стражи освобожден с полной реабилитацией. Начальник отделаМВД СССР А.Кузнецов».

По прочтении документа все трое направились к нему спротянутыми руками. Он аккуратно пожал все три руки. Справка была вручена, какхорошая правительственная награда.

– Куда прикажете двигаться? – полюбопытствовал БорисНикитич.

– На курорт, на курорт отправляйтесь, профессор, –заколыхались ватные груди. – Справедливость восстановлена, теперь самоевремя в Мацесту, на курорт!

– Теперь куда прикажете двигаться? – сноваполюбопытствовал Градов.

– Теперь о вас капитан Нефедов позаботится, профессор, а мывам от лица руководства министерства и от правительства Советского Союзавыражаем самые лучшие пожелания совместно с восстановлением вашего драгоценногодля родины здоровья.

«Кричат, как будто я глухой, а между тем слух пока ещесовсем не затронут распадом», – подумал Градов.

Большие чины покинули кабинет, а Нефедов, сияя своейбледностью, принялся вручать профессору отобранные после его ареста во времяобыска в Серебряном Бору сертификаты личности: паспорт и разные дипломы,профессорский, академический, военный билет... Явилась сержантская челядь сличными вещами, в частности, с великолепной, 1913 года, из английского магазинана Кузнецком мосту, шубой, которая, просуществовав сорок лет, не проявляланикаких признаков распада. Последним, на цыпочках, подлетел запыхавшийся пухлыйстраж с довольно тяжелым пакетом. Заглянув в пакет, Борис Никитич обнаружил тамсвоего рода пещеру Алладина: золотом, серебром и драгоценной эмалью светящиесясвои правительственные награды.

– Теперь куда прикажете двигаться? – спросил он, держав руках этот пакет.

– Сейчас мы в приемную спустимся, Борис Никитич! –возбужденно объявил Нефедов. – Там вас некоторые родственники дожидаются.Мы, конечно, могли бы и сами вас доставить с полным комфортом на дачу, однакоони проявили очень сильное желание, в частности, ваш внук, Борис Никитич,которому я бы все-таки посоветовал проявлять сдержанность по отношению корганам.

Капитан Нефедов возглавил процессию. За ним двигалсяпрофессор Градов, стражи с личными вещами шли позади, словно африканскиеносильщики. На повороте коридора Борис Никитич опустил в урну пакет со своиминаградами.

* * *

В этом месте, уважаемый читатель, автор, который – вы небудете этого отрицать – столь долго держался в тени по законам эпическойполифонии, позволит себе небольшой произвол. Дело в том, что ему какими-то малоеще изученными ходами романной ситуации пришла в голову идея рассказатькороткую историю этого пакета с высокими наградами. Случилось так, что послеосвобождения Б.Н.Градова пакет был найден в урне ночным уборщиком штаб-квартирыорганов безопасности старшиной Д.И.Гражданским. Весьма далекий от идейнойцельности человек, старшина Гражданский решил, что теперь старость егообеспечена: как и многие другие советские граждане, он был уверен, что высшиеордена СССР производятся из самых драгоценных в мире сплавов. Будучи не оченьсообразительным, старшина Гражданский не продумал до конца механику превращениядрагоценностей в расхожие денежные знаки и поэтому умер в бедности. Идея,однако, пережила своего создателя. В 1991 году внучатый племянник Гражданского,известный на Арбате бизнесмен Миша-Галоша продал весь комплект американскомутуристу за триста долларов и остался чрезвычайно доволен сделкой.