с фронтом должна быть восстановлена! — закричал он в телефонную трубку. — Отдавайте распоряжения, выясняйте, что происходит в Куломзине, потом я́витесь сюда, я́витесь сюда…

Колчак бросил трубку и тяжело опустился в кресло перед письменным столом. Некоторое время он сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла, запрокинув голову и закрыв глаза, потом провел по липкому лбу ладонью, брезгливо отер руку о жесткий обшлаг кителя и крикнул:

— Адъютант!

Адъютант немедленно явился.

— Прикажите затопить камин и дать мне горячего чаю, — сказал адмирал.

Потом он подвинул лежащую на столе карту ближе к горящей лампе и долго рассматривал идущие от станции Куломзино две линии железных дорог и две линии связи. Одна из них шла на Челябинск, другая — на Екатеринбург, и обе вели к фронту.

В кабинет на цыпочках вошел солдат с охапкой тонко наколотых дров и с целым пучком сухой бересты. Неслышно приблизившись к изразцовой печи, он стал укладывать в камин дрова.

Адмирал повернул голову и с ненавистью посмотрел на коротко постриженный затылок и на широкую спину солдата, как будто бы и он, этот безмолвный солдат, был одним из тех людей, которые сейчас восстали против него — верховного правителя Сибири.

3

В домиках поселка при станции Куломзино, в квартирах грузчиков и железнодорожных рабочих, этой ночью люди спали одетыми, а то и совсем не спали. Однако ни в одном окне свет не горел, и пройди в эту ночь по улице даже самый зоркий и внимательный человек, ему бы и в голову не пришло, что жители поселка к чему-то готовятся и только ждут условленного часа, чтобы высыпать из своих заснеженных домов.

В тусклом свете ущербного месяца дома под снежными шапками стояли темные и немые, как каменные глыбы. Даже узловая железнодорожная станция, всегда шумная и суетливая, в эту ночь притаилась и притихла — ни пыхтения паровозов, ни лязга вагонных буферов.

Для человека, посвященного в тайну ночи, тишина эта была особенно примечательной. Поэтому, выйдя на крыльцо посмотреть, далек ли рассвет, и послушать, все ли спокойно в поселке, Тимофей Берестнев испытывал такое чувство, будто он уже шел в бой и здесь, рядом, за полуразвалившимися поленницами дров, в засаде, его поджидали спрятавшиеся враги.

Ночь была морозная, но звезды, притушенные желтоватым светом месяца, едва проглядывали, неяркие и как бы затянутые поднявшимися к самому небу космами поземки, гуляющей по пустырю за поселком.

Взглянув на месяц, чтобы прикинуть, который идет час, Тимофей повернулся лицом к невидимому городу и прислушался в смутной надежде расслышать какие-нибудь звуки, которые бы подсказали ему, что там, за Иртышом, дело уже началось.

Тимофей был рядовым бойцом и о плане предстоящего восстания знал очень немного. От старшего своей пятерки, тоже станционного грузчика Куделина, он слышал, что восстание должно начаться в городских рабочих районах, что рабочих поддержат солдаты запасного полка омского гарнизона, которые должны освободить тюрьму и лагери военнопленных красноармейцев, что куломзинские рабочие выступят одновременно с городскими, чтобы отрезать Омск по линии железной дороги от соседних городов, откуда колчаковцам могла быть подана помощь.

Однако подробностей плана предстоящего восстания Тимофей не знал. Не знал он и того, пойдет ли сам вместе с частью куломзинских повстанцев на Омск или останется здесь — защищать станцию от возможного нападения белых со стороны Петропавловска или Тюмени.

Он постоял на крыльце, прислушиваясь и поглядывая на месяц, потом осторожно открыл дверь и вошел в дом.

Здесь в первой комнате, которая одновременно была и кухней, ожидали остальные бойцы пятерки. Трое, вытянувшись, лежали на полу возле большой русской печи, а один, сидя на корточках, курил, ярко раздувая огонек цыгарки. Это был старший пятерки, грузчик Куделин.

В не прикрытое ставней окно, выходящее во двор, глядел месяц. В его свете дым от цыгарки плавал над головой курящего Куделина серым клубком тумана.

С мороза в комнате показалось Тимофею жарко, как в бане.

— Угомонился? — спросил Куделин, как только Тимофей, прикрыв за собой дверь, подошел к печи. — Поп еще к заутрени звонить не взялся?

— Поп не звонит, а время к утру подходит. Месяц на трубу сел, — сказал Тимофеи. — Лишний раз на улицу выйти да оглядеться неплохо…

— Кто говорит, что плохо, только не к чему, — сказал Куделин и, плюнув на уголек цыгарки, растер окурок пальцами. — А поспать, пока досуг есть, того лучше.

— Я выспался. — Тимофей перешагнул через лежащих на полу бойцов и сел рядом с Куделиным.

Несколько минут, мучимый жарой и духотой, он сидел молча, потом сказал:

— Да и много ли теперь спать осталось, говорю, месяц на крыши садится… Мороз — винтовки, поди, крепко настыли… Занести бы их в избу да пообтереть…

— Они ладно протерты, не застынут, — сказал Куделин.

Рядом на полу заворочался молодой грузчик из одного с Тимофеем звена.

— А в городе тихо? — сквозь позевоту спросил он.

— Тихо, — сказал Тимофей.

— До города далеко, — послышался голос из угла. — Стрельбу сюда никак не донесет. Кабы ветер в нашу сторону…

— Ветер к Иртышу, — сказал Тимофей.

— То-то, и с вечера к Иртышу был…

— Ладно, — сказал Куделин. — Нам ветер не при чем. Для каждого свой час установлен. Кукушку, неправда, услышим. Как с перебором закричит, так и нам выходить время.

Он достал кисет и стал закручивать новую цыгарку. Закурили и остальные бойцы.

Дым низко стлался над полом и космами тенет повисал на бледном окне.

Бойцы молчали. Говорить было не о чем, да и каждый был занят своими мыслями.

Тимофей поглядывал на оконце