– Узнаю маленькую Краффи-Эбинг![234]

– Это ведь правда. Давай больше не будем ссориться, Лоуренс. Ты можешь быть таким чудесным, когда постараешься.

– Мне еще раз постараться?

– Не смейся, Лори. Это не просто секс. Я всем сердцем люблю тебя.

И так это и было, включая все остальное… а потом, прижимаясь ко мне, она сонно прошептала:

– Не заставляй меня вставать, любовь моя. Это было хуже всего. Как шлюха, ползти в холодный туалет.

Как же с ней, не размыкающей рук, было тепло, нежно и спокойно! Когда она стала дышать глубоко и ровно, я почувствовал, что погружаюсь в светлый и блаженный сон.

Спустя примерно сто лет я проснулся как от толчка. Да, прошло по крайней мере лет сто – таким старым я себя ощущал. Я лежал на левом боку, и на моей груди покоилась нежная рука. Не без труда я высвободил запястье из-под одеял и посмотрел на часы. Десять минут десятого. Невероятно. Но так оно и было, и яркий дневной свет наполнял комнату. Яркий дневной свет и холодный воздух. Не это ли разбудило меня? Я с усилием повернулся, и там, в проеме открытой двери, с непередаваемым ужасом на лице, стояла Хозяйка.

Нет, это было не ночное видение, а неприглядная реальность дня. Крайне унизительная утренняя новость после самого низкопробного будуарного фарса с участием мюзик-холльного комика. Что увидел дворецкий! Вы могли бы штамповать подобное за один цент, поворачивая ручку антикварного игрового автомата где-нибудь на заплеванном пирсе.

Я не находил это забавным. Мое потрясение разбудило третьего участника данной ситуации, и в комнате надолго воцарилось болезненное молчание.

– Через час зайдите ко мне в офис, – сказала мне наконец Хюльда командным тоном.

Подойдя к туалетному столику, она взяла бутылку из-под бренди, повернулась и вышла, держа ее подальше от себя, как ручную гранату. От грохота двери шале содрогнулось, как от взрыва.

– О господи, прости меня, Кэрролл.

– Ага, – сказал я, – смехом мы тут не отделаемся.

Я медленно поднялся с постели. Кэти стояла напротив.

– Дай мне несколько минут, и я приготовлю тебе завтрак. Позволь мне, Кэрролл. Я так хочу этого. На кухне есть банка «Nescafe», яйца и свежий хлеб. Тебе нужно поесть, Кэрролл.

– Мне лучше не оставаться здесь.

Она поняла, что я имел в виду.

Под ее встревоженным взглядом я начал натягивать на себя одежду. Мои суставы скрипели. Прокол в ноге давал о себе знать постоянной острой болью. Я чувствовал себя полноценным кандидатом на A. H. V., что, если вы не знакомы с этой аббревиатурой, означает швейцарскую пенсию по старости.

– Что будет? – спросила она.

– Самое худшее.

– Прости, дорогой, – снова сказала она, все еще сжимая руки. – Я люблю тебя, но приношу только вред.

Я пошел к себе.

Ни кофе, ни круассанов, ни свежих фруктов в буфете. Лишенный этих составных частей реанимации, я еще больше поник духом. Я бы много дал за вкус того коньяка на губах. У меня был только кирш, и одной мысли о приторно-сладком глотке было более чем достаточно, чтобы скривиться. Можно было бы принять целебный горячий душ, но я уже был одет. Я почистил зубы, не глядя на себя в зеркало, затем на ощупь побрился. Естественно, я порезал подбородок. Теперь нужно было посмотреть на себя. Опять кровь, подумал я, – она была словно разбавленная водой. Заклеив ранку, я вышел.

Сначала я должен был проверить fons et origo[235], причину всех моих проблем. Он сидел в постели, помытый, причесанный, и выглядел лучше нового. А чего еще можно было бы ожидать? Все эти гнилые больные белые клетки вылились из него, а здоровая кровь была закачана. В нем носились как сумасшедшие мои красные кровяные тельца. На данный момент он был до идеала обновленным маленьким отморозком. Я готов был его убить.

– Доброе утро, Лоуренс. Я так ждал вас. Как дела?

– Wunderbar. Как самочувствие?

– Тоже Wunderbar. Чувствую себя ужасно здоровым. И Хозяйка приготовила прекрасный завтрак.

– А именно?

– Овсянка со сливками, вареное яйцо «в мешочек» и стакан чудесного грушевого сока.

– У меня слюнки текут.

На столике у кровати лежали карманные шахматы.

– Как игра?

– Еще не играл. Хозяйка не разрешила положить их на колени. Поэтому я в уме воспроизвожу игру с господином Беммелем. Теперь я вижу, где я мог бы использовать лучший пятый ход: конь на Q7.

– Осторожней, – сказал я. – Не дай Беммелю выиграть.

– О, на этот раз я позволю ему, просто для разнообразия.

– Как царапинка на шее?

– Ой, отлично. – Он лукаво посмотрел на меня. – Может, это я неудачно побрился?

– Да, – кисло согласился я. – Скажем, прошелся по лезвию бритвы.

Для меня в такое утро это было довольно остроумно, но он не уловил намек. Он понятия не имел, через что прошел. Я пощупал его пульс.

– Стул утром был?

– Да. Хозяйка сказала, все вполне нормально.

Хозяйка в этом деле и правда хорошо разбиралась.

– Ладно, полежи. Еще увидимся.

– Пожалуйста, Лоуренс. И… Я знаю, как вы ненавидите то, что называете сопли-вопли… но спасибо за все.

Раз уж я занялся осмотром, пришлось тащиться и в палату. Конечно, это откровенная трусость – откладывать на потом неприятный момент. Юный Хиггинс, переболевший синовитом, полностью исцелился и мог в любой день вернуться домой вместе с девицей Джеймисон, переболевшей плевритом, что оставило бы больше койко-мест на рождественские каникулы. Но зачем тебе готовиться к рождественским мероприятиям, Кэрролл? Тебя уже здесь не будет, дорогой мальчик. Я собрался с духом, то есть с кровью, что во мне осталась, и постучал в дверь Хозяйки.

– Войдите.

Я вошел.

Она сидела за своим столом, с прямой спиной, поджидая меня.

Ее кабинет был меньше моего и полон ее собственных вещей, создававших на удивление женскую атмосферу, – странно, я никогда не думал о Хюльде как о женщине; для меня, несмотря на ее буфера, она была бесполой. На стене висели две аккуратнейшие вышивки ручной работы – когда она ухитрилась найти на них время? – а между ними – старая групповая фотография: уже облаченные в бесформенные белые робы молодые медсестры в два ряда, выпускницы для ночных дежурств, – небось и она среди них? Она любила цветы, и, невольно отведя от нее взгляд, я увидел на окне красивый горшок с желтыми хризантемами.