Вернувшись в Лондон, Черчилль временно оставил дипломатию, чтобы заняться высокой стратегией. Дело в том, что генерал Эйзенхауэр, расположившийся в Реймсе, не имел эффективных средств связи и плохо контролировал свои армии, опасно растянувшиеся по тысячекилометровому фронту, чем и воспользовались немцы, перейдя 16 декабря в контрнаступление в Арденнах силами двадцати восьми дивизий. Этот участок являлся самым слабым звеном в расположении союзников, у которых здесь было всего четыре дивизии, растянутых до предела. Через десять дней немецкие танки, прорвав американскую оборону и выйдя за Сент-Вит и Бастонь, находились всего в двадцати километрах от реки Мёз! Черчилль, который еще в начале наступления звонил Эйзенхауэру, требуя передать командование всеми союзническими войсками севернее немецкого прорыва маршалу Монтгомери, лично отправился на фронт 3 января 1945 г. Посетив Эйзенхауэра в его ставке, он не поскупился ни на советы, ни на обещания своей помощи. Помощь выразилась в телеграмме Сталину с просьбой как можно скорее начать наступление, чтобы отвлечь силы немцев с фронта в Арденнах, тогда как советы окажутся в равной степени стратегическими и политическими: генерал Эйзенхауэр приказал американской 6-й армии оставить Страсбург и двигаться к Арденнам, но для старого франкофила с Даунинг-стрит политически и чисто по-человечески было невозможно допустить, чтобы Страсбург снова оказался в руках врага, и он упросил Эйзенхауэра отменить приказ. Генерал де Голль, прибывший несколько позже в Ставку главнокомандующего с той же просьбой, узнал, что его пожелания были исполнены еще до того, как он успел их сформулировать! К большому удивлению генерала Жуэна, присутствовавшего при разговоре, де Голль посчитал излишним благодарить Черчилля, но снизошел до нескольких почти любезных слов о поездке премьера в Грецию:

«– Oh! Yes, – воскликнул Черчилль с тотчас просветлевшим лицом, – very interesting, it was good sport, indeed![223]

– Но в вас стреляли? – оборвал его де Голль.

– Да, и что занятнее всего, они стреляли в меня из оружия, которое я же им сам и дал.

– Бывает и такое, – заключил де Голль, и все разошлись».

В тот самый момент войска Монтгомери и Брэдли перешли в контрнаступление, зайдя в тыл противнику, застрявшему у Мёз из-за нехватки горючего и массированных бомбардировок его коммуникаций. 16 января 1945 г. проделанная немцами брешь будет полностью закрыта после соединения британских и американских войск в Уффализ. С этого времени вермахт уже не сможет проводить масштабные контратаки, тем более что на востоке Советская армия перешла в наступление по всему фронту от Восточной Пруссии до южной Польши, а в Италии английские, американские, французские и польские части смогли прорвать «Готскую линию» и продвигались к Болонье. Так с запада, с востока и с юга великий рейх сжимался, как шагреневая кожа, положение немецких войск становилось все более безнадежным.

По возвращении в Лондон 7 января 1945 г. премьер-министр мог бы потратить несколько дней на заслуженный отдых, но тогда это был бы не Уинстон Спенсер Черчилль. В небольшом кабинете на Даунинг-стрит по-прежнему до раннего утра велись прекрасные споры, грозные записки красными чернилами все так же без разбора сыпались на военных и гражданских: не виновны ли медицинские службы в больших потерях войск в Бирме от малярии; какие меры приняты по рассредоточению самолетов на бельгийских аэродромах после последнего немецкого воздушного налета; подайте подробный отчет о продовольственном снабжении освобожденных территорий; не следует ли разрушить мосты через Рейн в тылу у немцев с помощью, например, плавающих мин; сосредоточьте все внимание на исследовательских проектах, которые должны завершиться до конца 1946 г., и приостановите или вообще прекратите все остальные; составьте отчет (на одну страницу максимум) о нехватке картофеля и принятых мерах по исправлению ситуации и прочая, и прочая. Ночные совещания Военного кабинета и комитета начальников штабов тянулись бесконечно, Черчилль зарывался в детали, и его министры с трудом боролись со сном. Даже робкий Эттли в конце концов взбунтовался! А маршал Аланбрук заметил: «Я его очень люблю, но надо признать, что он подвергает наше терпение суровому испытанию». Надо полагать, Антони Иден с ним охотно бы согласился.

Но Черчилль был неисправим; война, как и революция, это вам не званый обед; по его мнению, она велась с недостаточными энергией и энтузиазмом. Однако стратегические потрясения, предсказуемое поражение Германии, вторжение Красной армии в Центральную Европу, проект создания Организации Объединенных Наций и подвисший польский вопрос потребовали новой англо-американо-советской встречи на высшем уровне. Рузвельт не хотел проводить ее в Лондоне, Сталин не желал покидать пределы СССР, так что в итоге договорились встретиться в Крыму. Этой встрече предшествовало совещание начальников штабов на Мальте. Для неутомимого семидесятилетнего премьера это была уже двенадцатая поездка за пятнадцать месяцев: Тегеран, Каир, Тунис, Марракеш, Неаполь, Квебек, Москва, Париж, Мальта, Афины, Реймс, а теперь еще и Ялта.

Самая удивительная конференция за все время войны пройдет в роскошной летней резиденции царей, заброшенной их преемниками, разоренной немцами и наспех приведенной в порядок по случаю приезда дорогих гостей. Президент Рузвельт, только что переизбранный на четвертый срок, прибыл со вполне конкретной целью: он хотел убедить Сталина вступить в войну с Японией, поддержать его проект Организации Объединенных Наций и даже присоединиться к своего рода коалиции «прогрессивных» государств против старых колониальных держав! «Сталин, – заявил он своему окружению, – будет работать со мной ради мира и демократии». Увы! «Дядя Джо» под маской добродушия отметал добрые чувства как пустую абстракцию и преследовал свои цели: пересмотр границ, репарации, разоружение и разделение Германии, неограниченное распространение советского влияния в Центральной Европе и на Дальнем Востоке… Для этого у него было два козырных туза – неудержимое продвижение Красной армии и удивительное доверие его американского собеседника.

Стремясь отстоять британские интересы и будущее Европы, Черчилль, зажатый в тиски между двумя союзными державами, попытался ограничить уступки одного и аппетиты второго. Хотя он оставался наивно-сентиментальным в отношении советского диктатора («Я не верю, что Сталин не будет дружествен к нам»), премьер-министр был хорошо защищен броней твердых убеждений и поддержкой профессионалов из Министерства иностранных дел, что объясняет его напористость на последовавших переговорах: по польскому вопросу он по-прежнему отказывался признать коммунистическое Люблинское правительство законной властью Польши, соглашаясь при этом провести советско-польскую границу по «линии Керзона»; в отношении Германии, чье разделение на оккупационные зоны было подтверждено, подчеркивал, что забота о снабжении продуктами питания населения побежденных стран должна преобладать над сбором репараций в пользу победителей; в части всего комплекса освобожденных стран Центральной Европы и Балкан настаивал на проведении свободных и демократических выборов; наконец, для Франции не только требовал выделить оккупационную зону в Германии, но и предоставить ей место в союзнической контрольной комиссии, что отражало нечто большее, чем его франкофильские симпатии: американцы объявили, что выведут свои войска из Европы в течение двух лет после окончания войны, и Иден дал ясно понять премьер-министру, что не хотел бы «в одиночку делить клетку с советским медведем» в послевоенной Европе.