покоренной нашими Варны. Они с восточным энтузиазмом приписывают все сверхъестественной силе, боятся наших пушек и козаков, прославляют павших байректарей[1722] (которые, по словам их, рубили неприятелей, как огурцы) и отрицательно качают головами, щелкая языком, при разговорах о взятии Шумлы[1723] и переходе чрез Балканы[1724]. В бытность мою в Малороссии мне случалось много раз видеться с оставившим лет 9 тому назад в с. Мельниках (верстах в 12 от моего пепелища) жену и детей, пошедшим на заработки от нищеты и соделавшимся ныне известным Осипом Михайловичем Гладким, двухбунчужным пашею и кошевым передавшихся к нам запорожцев. Похождение его любопытно и по самой уже невежественной простоте рассказа. Мне хотелось бы передать тебе слышанное от него для лучшего употребления, чем какое я могу сделать из этой дичи, но боюсь, что и так уже слишком злил тебя мелким, неразборчивым письмом моим. Ожидаю присылки твоего «Выжигина»[1725], и если напитаюсь описательным вдохновением и буду иметь время от службы, изображу пред тобою Гладкого. Как ты повернул отходный минутный бред 38-летнего юноши: «К изображению ее с закрытым лицом»…[1726] и стоит ли он тиснения? – Сделай дружбу, достойнейший Фаддей Венедиктович, поговори насчет известного тебе предназначения моего с Максимом Яковлевичем[1727] и уведомь, что он скажет; мне хотелось бы еще некоторое время пожить в Петербурге, дабы не умереть со скуки под старость. С болезненным прилежанием занимаюсь теперь между делом приведением в порядок собранных мною архивов о малороссиянах XVI столетия. Есть весьма много любопытного. Досадую сам на себя, что принялся за столь трудную работу; но, по упрямому характеру малороссиянина, не могу бросить начатое. Прощай! Вспоминай иногда о диком твоем почитателе и обрадуй его несколькими строками, адресуя: Херсонской губернии в г. Елисаветград, помощнику начальника штаба резервных войск А. Стороженку. Покорнейше прошу засвидетельствовать мое истинное почтение Николаю Ивановичу[1728].

3. Ф. В. Булгарин А. Я. Стороженко

Почтеннейший, добрейший и умнейший Андрей Яковлевич!

Бью челом, padam do nόg[1729] и прочее сему подобное, и прошу прощения в том, что не писал к тебе. Не писал не потому, что забыл или не люблю, а потому, что дело затянулось. Собирался, написал раза два, прочел и изорвал, а там и пошли отлагательства. Так у нас все дела делаются! Мне бы хотелось беседовать с тобой сердечно, а бумаге поверяю я только то, что может быть напечатано. Когда приедешь в Петербург, узнаешь, люблю ли я тебя. Грудью отражал я стрелы клеветы и злобы, устремленные на тебя. В Царстве Русском нет таинств – все со временем узнаешь и удостоверишься, друг ли я тебе.

Башмаки чрез офицера Кусова получили мы с благодарностью одной парой менее, как сказано было в твоем письме. Я должник твой. Но ты пишешь, чтобы я прислал книг. Каких? Этого вопроса я не разрешу, и в сем деле не буду советовать. Это зависит от вкуса. Скажи, в каком роде, тогда получишь немедленно.

О жизни моей сказать нечего. Живу, как живет осина и береза, с той разницей, что они молчат и не чувствуют, а я чувствую, глотаю желчь и молчу. Пишу вздор, читаю умное, прогуливаюсь в пустыне, т. е. между немцами, разговаривающими от рождения до смерти о процентах и винокурении, и от скуки делаю детей! Один сынок, Болеслав, черноглазый и животрепещущийся, как пламя, уже на 11-м месяце, другого существа поджидаю в непродолжительном времени[1730]. Я толкую по-своему, что холера подарила мне детей, ибо натура, убивая людей эпидемиями, оплодотворяет бесплодных, чтобы пополнить убылое число. Это то же, что рекрутский набор. Уведомляю тебя заранее, что мой сынок будет плохим чиновником и никогда не доползет до статского советника, ибо у него черные глаза и он слишком быстро смотрит, почти так же, как ты.

Князь Варшавский[1731] в проезде в Петербург и на обратном пути призывал меня к себе и обласкал превыше моего достоинства и заслуг. По памяти моего друга и его любимца Грибоедова[1732] он так добр был со мною, что я душевно привязан к нему и уверен, что когда мои земляки отрекутся от злого беса крамолы[1733], то будут счастливы под управлением князя Варшавского. Тьфу ты пропасть! Неужели не пора образумиться! У меня сердце разрывается на части, и гортань заливается желчью, когда слышу о поступках (бессмысленных и злодейских) людей, осмеливающихся называться либералами и патриотами! – Изверги зарезали мать свою!

Ты писал ко мне, что Варшава ныне скучна. Верно! Однако ж думаю, что с правым сердцем и неглупою головою в Варшаве можно более, чем где-либо, жить приятно. Польский народ от природы гостеприимен и общежителен. Просвещенных людей там довольно, климат приятный, все дешево – чего же более! Взгляни-ка беспристрастно на Петербург! Что за радости у нас? Собираюсь в Петербург в октябре. «Мазепа»[1734] мой печатается. Пришлю, как скоро выйдет в свет.

Целую тебя сердечно и прошу поцеловать от меня ручку у Юлии Ивановны[1735]. Жена моя[1736], также и свояченицы все, кланяются нижайше ей и тебе делают книксены. Благо разрешился письмом, теперь стану пороть часто – только не иначе как на заданные темы, ибо здесь новостей никаких нет, а что хотелось бы высказать, то на бумаге было бы тяжко. Итак, прощай, люби и не забывай верного и неизменного друга Ф. Булгарина.

9 сентября 1833

Карлово возле Дерпта

4. Ф. В. Булгарин А. Я. Стороженко

Почтеннейший и благородный друг Андрей Яковлевич!

Светлейший[1737] проехал чрез Дерпт 5 февраля вечером, и на сей раз я не видал его. На другой день отдали мне твою грамоту. Снега у нас, каких не запомнят, а светлейший, привыкнув к преодолению всех препятствий, следует вместе с тяжелыми своими экипажами на колесах, а потому вчера сделал в сутки одну только станцию. Я недавно возвратился из Петербурга. Там снега́ еще глубже. Как и когда доедет он!

Наталья Андреевна фон Фок[1738] ожидала тебя ежедневно в Петербурге. Дочь твоя выходит из института[1739], и она думала, что ты приедешь за нею. Впрочем, у доброй Натальи Андреевны будет ей хорошо, пока ты не будешь иметь случая взять ее к себе. Видел я и сынка твоего[1740]. Премилый и преумный мальчик. Неизвестно, отчего так сердце и лежит к нему. Я не мог налюбоваться им.

Книги для тебя я соберу, переплету и буду ждать, куда велишь выслать. С будущею почтою вышлю тебе новый мой