Ни один из недавних периодов французской истории не был так беден на яркие события, как царствование Луи-Филиппа (1830–1848). Больших войн не было, если не считать колониальные завоевательные войны в Алжире, о которых будет рассказано позже. Не было крупных правительственных кризисов и ни одной крупной политической реформы. Церковь теперь расплачивалась за «союз Алтаря и Трона», которым она так гордилась при Карле Х. Ее служителей не преследовали, католическая вера осталась государственной религией Франции, однако новое правительство ясно дало почувствовать церковной партии, что не имеет больших обязательств перед ней и любит ее меньше, чем любило прежнее. С другой стороны, республиканцы, которые отважно, хотя и недисциплинированно сражались на баррикадах и без которых свержение Бурбонов было бы невозможным, вскоре рассердились и захотели мстить. Они мечтали о каком-то виде возврата к славным дням 1792–1794 гг. И вот, полюбуйтесь: новые правители Франции почти не придерживаются даже самых основных завоеваний 1789 г.! В результате рабочие твердо решили довести до конца дело, брошенное в 1830 г., и подняли одно за другим несколько восстаний. В 1832 г. в Париже два дня шли ожесточенные уличные бои, а еще раньше, в 1831 г., в Лионе рабочие шелковых фабрик, недовольные слишком низкой зарплатой, подняли восстание. Мятеж в городе продолжался пять дней, и, чтобы подавить его, понадобились серьезные усилия армии.

Эти вспышки должны были бы стать для Луи-Филиппа и его «либеральных» министров предупреждением о том, что им нужно всерьез попытаться умиротворить низшие слои общества, увеличив число избирателей и приняв законы, которые бы улучшили экономическое положение промышленных рабочих. Однако король и министры если и приняли какие-то заметные меры, то лишь в области репрессий. Суды были завалены исками против республиканских газет. Газета «Трибюн» (главный печатный орган радикалов) получила 111 исков и по их совокупности приговорена к уплате 157 тысяч франков (31 400 долларов). Ненависть к королю усиливалась. С 1835 по 1846 г. его пытались убить шесть раз. Покушение в 1835 г. было особенно жестоким. Корсиканец по фамилии Фиески изготовил «адскую машину» из ста ружейных стволов и выстрелил из них всех одновременно по королю, когда тот вместе со свитой ехал верхом на коне по одной из парижских улиц. Луи-Филипп и его сыновья уцелели, но двенадцать других людей погибли. Ответом на такое покушение, разумеется, стало ужесточение репрессий. Были созданы специальные суды для рассмотрения дел преступников, угрожающих безопасности государства. Чтобы осудить обвиняемого, было достаточно простого большинства голосов присяжных – семи голосов из двенадцати[227]. Для прессы были предусмотрены тяжелые наказания за любую «невоздержанность» – например, за публикацию списка присяжных (что было запрещено). Если газету штрафовали, тем, кто сочувствовал ее редактору, запрещалось собирать деньги по подписке для уплаты этого штрафа.

Казалось, что теперь во Франции было так же мало настоящей свободы, как в лучшие дни партии ультра. Поэтому Луи-Филипп подвергался жесточайшей критике с обеих сторон. Друзья церкви и прежних Бурбонов (с которыми по-прежнему приходилось считаться), разумеется, терпеть его не могли и теперь вступили в совершенно противоестественный союз с республиканцами. Это недовольство продолжало усиливаться вплоть до нового революционного взрыва, который произошел в 1848 г.

Единственным слоем общества, с которым король был в хороших отношениях, оставались его вернейшие сторонники – крупная буржуазия. Это было время биржевых спекуляций и расширения коммерческих предприятий. Франция процветала, хотя ее ремесленники и не получали справедливую долю в этом процветании.

Богатство создало многочисленный слой выскочек с большими претензиями, которым была очень по душе атмосфера, преобладавшая тогда в Париже. Тьер и Гизо, самые выдающиеся министры Луи-Филиппа, были только горячими защитниками «права собственности». В романах Бальзака, которые были написаны в это время, хорошо показана омерзительная жажда наживы, которая, как казалось, господствовала тогда в жизни французского народа. Самым священным правилом французских стяжателей того времени была поговорка «честность – лучшая политика», и часто было похоже, что они охотнее простят человеку убийство, чем банкротство. Дюма-отец менее мрачными красками и в более романтическом стиле рассказал в своем «Графе Монте-Кристо» кое-что о тогдашнем «высшем обществе». У него показаны крупные финансисты, которые, когда думают, считают на миллионы; грубая драка за богатство, которое становится ключом к могуществу; поддельные аристократы, которые хвалятся своим знатным происхождением, а сами скрывают совсем недавнюю постыдную семейную тайну; и готовность всех – великих и малых – гнуться перед любым авантюристом, если им кажется, что у него есть большой кредит в банке. Казалось, что народ, который дал миру богословское учение Кальвина, философию Руссо и героический идеализм жирондистов, теперь пропитался духом бесславного торгашества и поставил богатство выше воспитанности, ума и религии. Это было неверно в отношении всего народа, но нет сомнения, что это было верно в отношении тех людей, которые, как казалось, руководили политикой Франции в те короткие восемнадцать лет.

Луи-Филипп избежал одной ошибки: хотя он достаточно жестко контролировал правительство, он не пытался обойтись без настоящих министров. Наоборот, он хвалился тем, что, используя компетентных администраторов, укрепил свою власть и в то же время удовлетворил «законную страну». Он был вынужден несколько раз подряд назначать премьер-министром Тьера, одного из тех либералов, которым он в значительной степени был обязан тем, что взошел на трон в 1830 г. Однако Тьер был недостаточно покорным: он считал, что король должен выбирать министров среди членов партии, которая преобладает в палате, а потом пусть король позволяет им управлять страной, как они пожелают, пока они не утратят доверие депутатов. Но для Луи-Филиппа это было уж слишком «конституционно». Он желал выбирать своих министров и лично определять политику, которой они должны придерживаться, а им оставить только улаживание разногласий с палатой, чтобы она с радостью утверждала предложенные ей проекты.

Тьер был очень талантливым человеком, и до 1840 г. король несколько раз призывал его во власть потому, что не мог найти никого другого, кто был бы способен вести дела с палатой. Но в 1840 г. случился кризис во внешней политике страны. Англия, Австрия и Россия вмешивались в дела Египта, и наместник этой страны, Мехмет-Али, попросил защиты у Франции. Тьер настойчиво заявлял, что Франция должна вести воинственную политику: чтобы отстоять интересы своей страны на Ближнем Востоке, он был готов рискнуть даже на войну против Англии. Но Луи-Филипп ясно понимал, что его любимые буржуа меньше всего желают большой войны. В лучшем для них случае война прекратит спекуляции и выплату дивидендов. В худшем случае во Францию войдут войска новой коалиции. Король уволил Тьера с должности, заставил себя забыть про национальную гордость французов и назначил премьер-министром Гизо (тоже либерала, который отличился в 1830 г.), и тот решил кризис, постыдно отказавшись от претензий Франции в Египте. Король наконец-то нашел себе помощника, который был ему по душе. Гизо и Луи-Филипп работали вместе в тесном содружестве с 1840 до 1848 г., когда им внезапно и одновременно пришлось отправиться в изгнание.