– Я и не думала убегать. – Я уселась на кровать напротив ее инвалидного кресла. – Утром мы отправились в клинику проведать дядю Жана. Только…

– Только что? – нетерпеливо спросила Жизель.

– У Дафны были другие намерения. Она хотела оставить меня в этой клинике. Хотела объявить меня сумасшедшей. Меня завлекли туда обманом и отказались выпускать.

– Да ты что!

У Жизели глаза на лоб полезли.

– Один замечательный парень помог мне сбежать. Я уже рассказала папе, что произошло.

Жизель недоверчиво покачала головой:

– Не верю, что мама на это способна.

– Зря, – пожала плечами я. – Может, поверишь, когда узнаешь, что она вовсе не наша мать.

– Что ты несешь?

Жизель попыталась насмешливо улыбнуться, но я схватила ее руку и крепко сжала:

– Жизель, мы с тобой родились в бухте. Наш папа приезжал туда охотиться вместе с дедушкой Дюма. Там он познакомился с нашей настоящей мамой, Габриеллой Лэндри, и влюбился в нее. Вскоре она забеременела. Дедушка Дюма очень хотел иметь внуков, но Дафна бесплодна. Тогда дедушка Дюма заключил сделку с нашим вторым дедушкой, Джеком. Попросту говоря, уговорил дедушку Джека продать будущего ребенка. Но никто не знал, что родятся близнецы. Бабушка Кэтрин догадывалась, но сохранила это в секрете. Когда мы родились, тебя дедушка Джек отдал семье Дюма, а я осталась в бухте.

Несколько мгновений Жизель молчала, словно лишившись дара речи. Вдруг она резко выдернула у меня руку:

– Ты просто спятила! Неужели ты думаешь, я по верю в подобную чушь?

– Это правда, – невозмутимо возразила я. – Чушь – вся эта история с моим похищением. Ее выдумали с одной только целью: чтобы все считали Дафну нашей матерью.

Жизель отъехала от меня прочь.

– Но я не каджунка! – воскликнула она с обидой. – Я не могу быть каджункой!

– Какая разница, каджунка ты или креолка, Жизель. Правда – вот что действительно важно. Оттого что она тебе не нравится, она не перестает быть правдой.

Усталость внезапно навалилась на меня свинцовой тяжестью. Потрясения сегодняшнего дня, одного из самых трудных за всю мою жизнь, давали о себе знать.

– Я никогда не видела нашей матери, потому что она умерла вскоре после нашего рождения. Но бабушка Кэтрин много мне о ней рассказывала, и папа тоже. Я знаю, мы бы очень любили ее. Она была красивой и доброй.

Жизель мотала головой, ничего не желая слушать. Но видно, мои слова коснулись ее сердца. Губы ее начали дрожать, глаза затуманились слезами.

– Подожди минуту! – Я открыла дверь между нашими комнатами, подошла к своему ночному столику, отыскала в ящике мамину фотографию и протянула ее Жизели. – Ее звали Габриелла.

Она бросила на фотографию быстрый взгляд и отвернулась.

– Зачем мне смотреть на какую-то каджунку, – пробормотала она. – Это не моя мать, что бы ты там ни плела.

– Это твоя мать. Да, и, кроме нас, у нее был сын. Так что у нас с тобой есть сводный брат. Его зовут Пол.

– Теперь я вижу, ты окончательно рехнулась! Мама была права, когда решила упечь тебя в психушку. Там твое место. Я хочу увидеть папу. Папа! Папа! – завопила она.

На крик явилась миссис Уоррен.

– Что за шум? – осведомилась она.

– Я хочу поговорить с папой. Позовите его! – распорядилась Жизель.

– Я тебе не прислуга, – пожала плечами миссис Уоррен.

– Позовите папу! – во всю глотку заорала Жизель.

Лицо ее стало красным как свекла.

– Пойду приведу его! – сказала я и вышла из комнаты, оставив Жизель на попечение сиделки.

Отца и Дафну я нашла в гостиной. Дафна сидела на диване, вид у нее был непривычно растерянный. Отец, стоявший рядом, наоборот, выглядел, как никогда, бодрым и решительным. Встретив мой взгляд, Дафна поспешно отвела глаза.

– Я все рассказала Жизели, – сообщила я.

– Что? – выдавила Дафна.

– Настало время взглянуть в лицо правде, какой бы горькой она ни была, – произнес отец. – Хорошо, что Руби заставила нас сделать это. Иначе мы задохнулись бы в собственной лжи. То, что ты пыталась сделать с Руби, – ужасно. Но я виноват перед ней еще сильнее. Я заставлял ее лгать.

– Тебе легко говорить, Пьер, – простонала Дафна, и губы ее задрожали. – В обществе к мужским изменам относятся снисходительно. За мужчиной чуть ли не открыто признают право иметь связь на стороне. А каково мне? Как я буду смотреть в глаза знакомым?

Я с удивлением заметила, что глаза ее увлажнились. Прежде мне казалось, что Дафна не способна плакать. Но она так отчаянно жалела себя, что льдинки ее глаз растопились.

Несмотря на все зло, которое она мне причинила, я ощутила приступ жалости. Мир Дафны, основанный на обмане и оплетенный ложью, рушился у нее на глазах, и это было для нее катастрофой.

– Нам многое придется исправить, Дафна, – сказал отец. – Я причинил немало вреда людям, которых любил.

– Хорошо, что ты это сознаешь, – прорыдала она.

– Да, но ты тоже должна кое-что осознать. В том, что происходило, есть доля твоей вины.

Дафна лишь молча всхлипывала.

– Сейчас я пойду к Жизели, – сообщил отец. – А потом поеду в клинику, к брату. Сделаю все возможное для его излечения. И добьюсь, чтобы он меня простил.

Дафна отвела взгляд. Отец улыбнулся мне и пошел наверх, где его с нетерпением ждала Жизель, подавленная обрушившейся на нее правдой.

Несколько секунд мы с Дафной молчали. Наконец она медленно повернулась ко мне. Слезы у нее на глазах высохли, губы больше не дрожали.

– Не думай, что ты победила, – произнесла она обычным ледяным тоном.

– Победа мне не нужна, – возразила я. – Но я не могу позволить вам разрушить мою жизнь. Вы поступили со мной подло, и пока я не готова вас простить. Но верю – мы сможем уживаться мирно. Иначе папа никогда не будет счастлив.

Дафна молчала.

– И может быть, настанет день, когда я смогу на звать вас матерью и не покривить при этом душой, – добавила я.

Дафна по-прежнему молчала. Лицо ее было непроницаемым, как маска.

– Пока что мне самой трудно в это поверить, – призналась я. – Но все в наших руках. Зачем становиться врагами, если мы можем стать близкими людьми?

Я повернулась и вышла, оставив ее размышлять о будущем семьи Дюма.

Ложь возводит свои бастионы и укрепления на песке; они кажутся неприступными, но штормовой ветер правды способен в мгновение ока превратить их в груду обломков. «Дерево, не имеющее сильных корней, обречено, – часто говорила бабушка Кэтрин. – Ветер вырвет его из земли, наводнение унесет прочь. Так уж устроена жизнь. Выживают лишь те, кто твердо стоит на ногах, и это делает наш мир более надежным и прочным. Пускай корни как можно глубже, девочка. Тогда тебе не страшна никакая житейская буря».