— Стратонов находился в особых служебных условиях: подчиненных не имел, от начальства зависел мало, в содействии сослуживцев не нуждался. Служебная же его деятельность была вполне удовлетворительная, лучшим доказательством чему служат опубликованные им труды.

Времени, предоставленного мне Артамоновым, с избытком хватило.

В Петербурге

Громадное полукруглое здание, за массивной решеткой с позолоченными орлами… Когда-то раньше здесь была тюрьма, а теперь это Государственный банк — хранилище колоссальных запасов золота российской державы. Все здесь как-то давит своей солидностью. Повсюду, в бесконечных кулуарах, сторожа в форме, и робко проходят мимо их пытливых взоров, по этим коридорам, посторонние посетители. Всегда все спокойны, всегда вежливы. И клиенты банка, заражаясь тоном, царящим в храме денег, говорят между собою не иначе, как шепотом.

Государственный банк возглавлял, когда, в конце 1903 года я приехал переговорить о возможности перехода сюда на службу, Сергей Иванович Тимашев.

Седой, сухой старик выслушал меня довольно равнодушно — таких просителей у него бывало по несколько на каждом приеме — и отослал меня к своему старшему помощнику барону Остен-Дризену.

Корректный и как будто любезный старик-немец меня обнадежил:

— В провинции вы лучше со всем ознакомитесь, чем в Петербурге. Здесь все разбито на отделения по специальностям; там все сосредоточено вместе. По выдержании затем экзамена вы будете назначены контролером.

За деталями отослал меня к директору канцелярии Назимову. Этот последний — тип вылощенного петербургского бюрократа — любезно конкретизировал все обещания барона Остен-Дризена.

Через полгода, ликвидировав дела в Ташкенте, снова являюсь в центральное управление банка.

— Ваше дело, — говорит Назимов, — у всех нас в памяти. Все ясно! Незачем беспокоить управляющего банком и его помощников. Канцелярия все наладит. Куда бы вы хотели? Тверь, Новгород, Орел, Екатеринослав[395]… Вот лучше всего сюда, в Екатеринослав. А пока — попрактикуйтесь у Лосикова.

О Петре Агафоновиче Лосикове я и раньше слышал. Старенький чиновник среднего ранга, в звании младшего инспектора. Инспекторских обязанностей он, впрочем, не нес, а ему было поручено, ввиду громадных знаний всех наказов, инструкций, циркуляров и пр., подготовлять вновь поступающих служащих. Его в Государственном банке называли «ректором академии».

Начисто выбритый старик, тип чиновника николаевских времен, произвел симпатичное впечатление.

У него в маленьком кабинете, высоко в верхнем этаже, сидело человек шесть юнцов, 18–25 лет. Между ними, как учитель между гимназистами, восседал Лосиков — давал им читать наказы и инструкции и проверял усвоенное.

Дал он наказ и мне. Сажусь в сторонке, читаю.

Молодежь резвится, шутит, острит, — сильно мешают работать. Время от времени Лосиков на них покрикивает.

Часа через два подходит ко мне:

— Знаете ли, вам, собственно, незачем заниматься здесь, с ними. Вы ведь можете все пройти и у себя дома.

Я поблагодарил старика и ушел. В последующем времени мы ближе с ним познакомились и дружески встречались.

Тем временем я получил от канцелярии командировочные бумаги в Екатеринослав.

В Екатеринославе

Симпатичный, большой провинциальный город. Южное солнце, южная благодать… И в отделении банка как-то приятно: светло, широко, хорошо обставлено.

Секретарь отделения, остроносый поляк с усами в стрелку, Е. К. Сикорский, встретил меня очень предупредительно и тотчас повел знакомиться с управляющим отделением. Собственно управляющего, барона Н. О. Тизенгаузена, в то время в Екатеринославе не оказалось, а банком управлял контролер Сергей Андреевич Бобровников, бывший в недавнее время адвокатом. Подвижный, совершенно лысый, симпатичный жуир, любивший поволочиться за дамами. Он встретил меня чрезвычайно дружески, отнесся не как к обычному практиканту, а по-товарищески, и задал в этом отношении такой тон, что все служащие банка стали со мною предупредительными.

Это помогло быстро и успешно изучить банковое дело. Чиновники наперерыв старались поделиться своими знаниями. Я начал практику с простейшей операции — переводов, и моим первым учителем был молодой человек И. И. Бырдин.

Много времени спустя, в 1924 году, в Праге, на эмигрантском научном съезде[396], подходит ко мне пожилой человек, маленького роста, рыжеватый, бритый:

— А вы меня не помните, профессор?

— Простите, не могу вспомнить!

— Я был первым вашим учителем по банковому делу в Екатеринославе.

Бырдин выбился на более широкую дорогу, был сначала в ветеринарном институте, потом на медицинском факультете, участвовал молодым врачом в первом Кубанском походе Корнилова, проделал «ледяной» поход[397], а в эмиграции получил чешскую степень доктора медицины.

В Екатеринослав прибыла и моя семья. Временно мы устроились в квартире недавно умершего еврейского богача Славензона, на Садовой улице, близ проспекта. Вдова не нуждалась в заработке отдачею комнат, но сдавала их потому, что смертельно боялась еврейских погромов и думала, что наличие русских жильцов защитит ее от погромных бед.

Квартира содержалась очень чисто. На стенах висели портреты предков, мебель была старинная. Старуха хозяйка оказалась тихой, и она хорошо относилась к нам. Позже она призналась, что очень боялась напасть на таких жильцов, которые могли бы ее убить и ограбить; верно было, что грабить в доме. Присмотревшись к нам, она в этом отношении перестала бояться, а потому и любезничала.

Свободные часы мы любили проводить в Потемкинском парке, на берегу Днепра. Внизу, вдоль самого берега, — высокие тенистые деревья. А наверху — старинный дворец Потемкина, густо обросший кустами сирени. На площади — собор; Потемкин хотел создать его еще большим, чем храм св. Петра в Риме… Был заложен и соответственный фундамент. Но размах оказался не по силам. Собор построили, но гораздо более скромных размеров, а на первоначальном фундаменте поставили только ограду.

Интересна была и жизнь в портовой части, у железнодорожного моста. Здесь кипела выгрузка и нагрузка пароходов, и горами лежали арбузы. Все казалось таким мирным, что никакая мысль не могла предвидеть революционные бури, пережитые впоследствии несчастным Екатеринославом.