Приехал и барон Н. О. Тизенгаузен. Это был барин, знавшийся только с местной аристократией и державший себя свысока со служащими; впрочем, человек неплохой. Позже он был управляющим конторой Государственного банка в Варшаве, эвакуировался с нею во время войны в Москву. Однако, еще будучи в Варшаве, он сумел завязать такие отношения во влиятельных польских кругах, что с возникновением польской самостоятельности стал во главе польского государственного банка.

По правилам, когда мой практический стаж окончился, надо было произвести мне экзамен и о результатах сообщить центральному управлению. Тизенгаузен экзаменовать отказался:

— И без того видно, что вы изучили дело!

В начале октября мы распростились с гостеприимным Екатеринославом. Семья уехала в Одессу, а я — в Петербург.

Крушение

— Так и так, — говорю Назимову, — исполнил я все, что мне было предложено, отбыл стаж. Теперь прошу меня проэкзаменовать, а затем предоставить обещанное место контролера.

Директор канцелярии смотрит в сторону:

— Я докладывал уже о вашем приезде управляющему банком. Его превосходительство говорит, что вас можно допустить к экзамену в том лишь случае, если вы согласитесь принять должность секретаря, а не контролера.

Должность секретаря двумя классами ниже, чем контролера.

— Как же это? Ведь мне было обещано совсем другое?

— Управляющий так сказал…

— Позвольте мне тогда лично переговорить с управляющим банком.

— Переговорите! Сейчас как раз прием.

Приемная у С. И. Тимашева полна народу. В одном углу расположились, группою развалившись на диване, более пожилые чиновники. Они держатся развязно и громко между собою разговаривают, и это бьет в глаза контрастом по сравнению с молчанием остальных, ожидающих приема. Здесь — аристократия между чиновниками банка, управляющие его конторами и отделениями. Теперь, среди младших по службе, они держат себя как будто независимо. Но когда их, по старшинству должностей, вызывают, и курьер распахивает перед ними дверь в кабинет управляющего банком, каждый из них как-то съеживается, а на лице образуется робко-умиленное выражение.

Менее свободно, хотя все же изредка переговариваясь между собою, держатся другие представляющиеся чиновники: контролеры, бухгалтеры, кассиры. Все это — «старшие» служащие. Робко сидят более мелкие чиновники. И совсем тихо, затаив дыхание, сидят на кончиках стульев просящиеся на службу, вдовы, матери…

Между собравшимися носится, точно танцуя по паркету, прилизанный секретарь управляющего, со списком в руках: он вызывает в святилище.

Более двух часов тянется прием. Люди горячие, впечатлительные — отходят, смиряются. Из кабинета одни выходят с радостными, довольными лицами, другие с вытянутыми физиономиями, чуть не плача.

Приглашают, наконец, и меня. Излагаю свое дело.

С. И. Тимашев устало зевнул:

— Да… Если хотите, можете рассчитывать на должность секретаря, не выше.

— Ваше превосходительство, но ведь когда я был здесь зимою, мне было обещано, что по выдержании экзамена я получу место контролера…

— Больше, как секретаря, дать вам не могу! У вас не может быть знаний для старших должностей.

— Так разрешите проэкзаменовать меня. Может быть, окажется, что я достаточно для них подготовлен.

— У нас не академия для производства экзаменов. Да еще неизвестно, каков о вас отзыв.

Раскрывает дело.

— Ну, из Екатеринослава, положим, отзыв о вас хороший. Впрочем, это все равно!

— Помилуйте, ведь я же из‐за определенно данного мне банком обещания отказался от своей должности!

Пожимает, молча, плечами. Более, очевидно, разговаривать нечего.

Иду к барону Остен-Дризену:

— Как же это так, ваше превосходительство?

Жмется:

— Управляющий так сказал…

— Но обещание мне дали то ведь вы, ваше превосходительство!

Жмется и молчит.

Вижу, что эту стену не прошибешь.

В мое дело вмешался было один из товарищей министра финансов, не помогло. Друзья советовали подать в суд жалобу на действия по отношению ко мне банка, но письменных обещаний у меня не было, а на благородство, что не откажутся от словесных, — я не рассчитывал.

Ограничился тем, что написал письмо барону Остен-Дризену: «Это вы, своими обещаниями, побудили меня отказаться от должности. Если теперь вышла ошибка, на вас лежала моральная обязанность выяснить и исправить недоразумение».

Показал это письмо Лосикову. Старик усмехнулся:

— Сильно, но справедливо!

На этом мои сношения с банком оборвались.

Поиски места

Надо было, однако, что-либо предпринимать. Генерал Я. Д. Малама, добрый знакомый нашей семьи, заменявший в это время главноначальствующего на Кавказе, вместо только отозванного с этой должности князя Голицына, возмутившись поведением относительно меня в Государственном банке, предложил устроить меня на службу по администрации на Кавказе. Я на это пошел; однако с осуществлением этого дела приходилось ждать.

Профессор астрономии А. М. Жданов, бывший в то время ректором Петербургского университета, советовал:

— Вот для вас подходящее место: директора гимназии в Гельсингфорсе! Там, как мне говорил Извольский, как раз вакансия. А в Финляндию надо директора с научным именем, чтобы он мог импонировать культурным финляндцам. Я вам дам рекомендацию к Петру Петровичу.

Но П. П. Извольский, попечитель Петербургского учебного округа, известный государственный деятель, впоследствии, одно время, обер-прокурор Святейшего синода, окончивший, однако, свои дни в эмиграции, в роли священника в Брюсселе, развел руками:

— Ну, как же я вас назначу прямо директором! Надо бы вам сначала немного попреподавать, чтобы показать себя.

Он сообщил циркуляром по учебным заведениям Петербурга о возможности приглашать меня «по вольному найму».

Начали приходить разные приглашения. Из них я принял два: в десятую и в пятую гимназии. В десятой гимназии мне предложили преподавать алгебру в 4 и 5 классах. В этой гимназии, помещавшейся в наемном доме близ Технологического института, директором оказался мой старый знакомый — магистр минералогии Борис Захарьевич Коленко. В мои студенческие годы он был инспектором реального училища в Екатеринодаре. Коленко не производил серьезного впечатления, даже несмотря на свою склонность к науке, и не всегда проявлял достаточную серьезность в житейских делах. Это служило причиной разных для него служебных пертурбаций. Теперь влиятельный брат его жены, профессор химии Коновалов, устроил для него назначение директором в Петербург.