Трепов усмехнулся – на придумывание какой-либо остроты уже не хватало сил, кивнул и проследовал в свой кабинет. Практически каждую ночь жандармерия отрабатывала один и тот же сценарий – блокирование кварталов, охваченных беспорядками, действия в случае перехода военных частей на сторону бунтовщиков, разведка, эвакуация учреждений и, страшно подумать, боевые действия в плотной городской застройке. Ночью! Это категорическое требование императора, не желающего, чтобы лишние глаза наблюдали за учениями сил правопорядка, и предписывающего всему составу полиции уметь взаимодействовать и решать задачи в любых условиях в любое время суток. Сегодня они ловили «террористов», которых успешно изображали ветераны-африканеры, расположившиеся на чердаках и крышах и ведущие оттуда убийственную «стрельбу» по городовым и окнам государственных учреждений.

– Ваше высокопревосходительство, – уже в спину доложил адъютант, – вас в кабинете дожидается граф Толстой. Как он изволил выразиться – желает сесть в тюрьму.

«Этого еще не хватало!» – прошипел про себя генерал, толкая дверь кабинета.

Лев Николаевич сидел на кресле перед журнальным столиком с выражением нашкодившего сорванца, осознающего свою вину и не собирающегося отпираться, но гордого, не просящего о пощаде.

– Mea culpa! – вставая, встретил писатель генерала латынью. – Понимаю, раскаиваюсь, но ни о чем не жалею! Готов отправиться отбывать наказание вместо сбежавшего арестанта.

– Здравствуйте, Лев Николаевич! Подождите, пожалуйста, дайте присесть, – остановил Толстого Трепов. – Я так понял, вы говорите про Дзержинского?

Старик кивнул и опустился обратно в кресло. Трепов расстегнул ворот мундира, помассировал шею, с размаху плюхнулся на стул и удовлетворенно вытянул ноги.

– Удивительно, – прошептал он, закрыв глаза и массируя пальцами виски, – просто удивительно…

– Что, простите, Дмитрий Фёдорович? – удивился писатель.

– Поразительно, Лев Николаевич, – усмехнулся генерал, – как точно государь предсказал поведение этого Дзержинского… Впрочем, и ваши действия он просчитал не менее успешно. А раз так, то будем и дальше действовать по его плану. Хотя, честно вам скажу, сначала он мне показался какой-то несерьезной шуткой.

– Его императорское величество знал, что Дзержинский сбежит? – ошарашенно пробормотал Толстой.

– Государь сказал «скорее всего», после чего вы обязательно изволите, как поручитель, отправиться за решетку. А раз это случилось, то вам, уважаемый граф, предписано вызвать обидчика на дуэль.

– Но я не хочу стреляться с этим шляхтичем! – ещё более изумлённо произнёс Толстой. – Я не трус, но в данном случае считаю это абсолютно неуместным…

– Случай как раз тот, что надо, уважаемый Лев Николаевич, – парировал генерал, – и вызвать на дуэль – совсем не значит стреляться. Вы ведь, как предположил государь, разошлись с Дзержинским в стратегии построения светлого будущего, правильно? Вы – сторонник воспитания людей нового духа на основе накопленного человечеством опыта, он – решительный сторонник слома старого мира без оглядки на «тысячелетнюю рухлядь» с последующим конструированием принципиально новой цивилизации. Я ничего не перепутал?

– Ну… – запнулся писатель, – в общих чертах…

– А-а-а, – протянул Трепов, – так значит, вы с вашей вспыльчивостью еще чего-то там наговорили?

– Да мы оба… наговорили, – вспоминая детали последних разговоров с революционером, совсем стушевался Толстой.

– Тем более, – руководитель лейб-жандармерии встал, поправил мундир и начал приводить его обратно в рабочее состояние. – Вызовите его на публичный поединок, сиречь диспут… И пригласите в секунданты меня и его величество. Дзержинский тоже будет волен пригласить двух любых секундантов. А я, данной мне властью, пообещаю, что никаких репрессий по отношению к ним не будет. Условия – каждый высказывает свою точку зрения и предлагает свой ответ на вопрос господина Чернышевского «Что делать?». Пресса их публикует. Советы организуют голосование – всеобщее, равное, тайное. Условие – проигравший выполняет условия победителя.

– И император на это пойдет? – не веря своим ушам, спросил Толстой.

– Император на этом настаивает! – коротко и решительно бросил Трепов.

Честь дворянская

Крещенские морозы – особое время года, когда зима объявляет о незыблемости своих прав на эту землю и кажется, нет такой силы, которую она не может себе подчинить. Земля становится камнем. Воздух превращается в нагайку, способную умертвить плоть, не укутанную в мех или овчину. Вода, скованная льдом, промерзает до илистого дна и приобретает желтушно-зеленоватый покойницкий оттенок. Правда, если не копать вглубь, ничего этого не видно. И землю, и лёд покрывает белое, мягкое на вид одеяло слежавшегося снега, ослепительно сияющего на солнце, как залежи драгоценных камней. Точно такая же россыпь бриллиантов окутывала дворянское собрание. Указ императора о равенстве мужчин и женщин обеспечил присутствие не только официальных глав дворянских семейств, но и тех, кто фактически ими был – жён, матерей, тёщ и прочих представительниц прекрасной половины человечества.

Дворянское сословие, как никакое другое, было приверженцем скрупулёзного соблюдения традиций, придирчивого следования этикету, как своеобразному опознавательному знаку «свой-чужой» и подтверждению незыблемости собственного привилегированного положения в обществе. Именно по этому святому император нанес безжалостный удар, заявившись в высокое общество без предварительного доклада гофмаршала, без свиты, в том же френче, в каком выступал перед студентами и купечеством, и смотрелся вызывающе аскетично на фоне расшитых золотом мундиров кавалеров и бриллиантовых колье дам.

– Вопреки традициям мы открываем дворянское собрание без длинных представлений и без полагающегося в таких случаях «Боже, царя храни…», – начал император тихо, спокойно и как-то даже буднично. – Это всё не случайно. Здесь собрались люди, входящие в те полтора процента населения, которые являются или должны быть наиболее образованной и ответственной частью общества, которые не боятся задавать вопросы и искать на них ответы. Поэтому первый вопрос задам немедленно я сам: а зачем царя хранить? Для какой такой цели? Что в царе такого сакрального, требующего сохранности? Ведь мы с вами уже живем совсем не в ту эпоху, когда монархи считались богами и происходили от богов…