– Чудесно, – прошептала Блажка. – Скажи этим воинам, что им можно сразу пускать в ход свои копья. – Молчание. – Что будешь делать, если они не позволят тебе остаться?

Спокойствие Синицы впервые сменилось удивлением. Едва заметным, вызванным скорее любопытством, чем потрясением, но эльфийка явно переменилась в лице.

– Сидящая Молодь решает вопрос твоей казни, а ты беспокоишься о моей судьбе?

Блажка не ответила. Что ей было сказать? Что она не собиралась сдаваться смерти без сопротивления? Если только… ей не пообещают, что ее копыто и ее люди останутся в безопасности этих каньонов. Но сдержат ли они тогда обещание? Она не знала. Мысль о том, что ее могут приговорить к смерти, была просто мыслью, и все. Она помнила, как месиво убивало ее, и оно бы убило. Но то было дело будущего, которое, несмотря на ее очевидную возрастающую слабость, никогда по-настоящему не приближалось. Сама смерть оставалась вдалеке и, еле заметная на горизонте, только кусала и царапалась, пусть и непрестанно. Как там Овес это назвал? Повседневные трудности. Вот он об этом задумывался. А Блажка – никогда. Она выживала инстинктивно. Примерно так же, как чувствовала голод или дышала. Это происходило без рассуждений и не требовало позволения. Иногда, конечно, бывали вызовы. Блажка была на грани голодной смерти, ей отказывали легкие, но она тогда не думала о занесенных топорах, что непременно опустятся. Этот момент можно было отсрочить, а лезвия – затупить. Боль же могло вызвать что угодно. Уль-вундулас вообще был краем боли. Он приносил Блажке страдания каждый день, сколько она себя помнила. Но убить мог лишь раз.

И до сих пор этого не сделал.

Ее мысли развеяло прибытие Призрачного Певца. Он слез с оленя и подошел к страже – ему позволили войти в пещеру.

– Ваш детский совет и его будет судить? – спросила Блажка.

– Они послушают, что он расскажет, – только и ответила Синица.

Остаток ожидания они провели молча. Призрачный Певец вскоре вышел. Задержавшись снаружи у входа, он несколько мгновений смотрел на Синицу, не выказывая никаких эмоций, и все же его спокойствие, как и ее, было исполнено сожаления. Затем старший воин отвел взгляд и уверенной походкой двинулся дальше. Синица смотрела ему вслед, и Блажка только сейчас поняла, как сильно изменилась эльфийка. Это была уже не та замкнутая испуганная бродяжка, которую они вытащили из Топей Старой девы. Тогда она была потеряна: мучения, что она вынесла на болотах, лишили ее способности воспринимать окружающий мир. Эта Синица хоть и была сдержанна, но избавилась от налета безнадежности. Она была сосредоточена, даже энергична, как дикий цветок, трепещущий на выжженной равнине. Она была зрелой и уверенной. Эту Синицу легко было уважать. И доверять ей.

После ухода Призрачного Певца прошло еще много времени. Наконец стражники позвали Синицу и Блажку обратно к Сидящей Молоди.

От лица совета заговорила та же девочка.

– Горькая Синица, мы принимаем твое возращение. Ты многое перенесла в погоне за древними тайнами. Время и силы, лежащие за пределами нашего понимания, явили, что этой погоне не суждено завершиться. С нашей стороны было бы неразумно изгонять тебя, как это было сделано прежде.

– Я склоняюсь перед вашей добротой и предусмотрительностью, – ответила Синица, и Блажка услышала в ее голосе легкую дрожь. – Однако, при всем уважении, остаться я не могу. Мое задание не завершено.

– Тогда мы не станем тебя удерживать. Знай, что Призрачному Певцу был предложен способ восстановить честь. Он отказался и должен быть изгнан. Он отрекся от своих храбросвященных, чтобы избавить их от наказания. Лишь его сын последует в изгнание за ним.

Синица склонила голову.

– Это наполняет мое сердце скорбью.

– Это наполняет скорбью всю Цельную Память. Уход Призрачного Певца и Кровного Ворона – это большая утрата.

Затем заговорил старший мальчик – его внимание было обращено на Блажку.

– Что же до откло… полуэльфийки, ты и твое племя можете жить здесь дальше.

Блажке потребовалось мгновение, чтобы осознать услышанное.

– Мой народ может остаться?

– Да. – Старшая девочка опустила подбородок.

– А что с Крахом-из-Плоти?

– Если он посмеет явиться сюда, Беззаветная Пожирательница его уничтожит.

– Я благодарю вас, – ответила Блажка, испытывая прилив облегчения.

Затем их вывели из зала так же быстро, как привели.

– Идем, – сказала Синица. – Я верну тебя к копыту.

Пока они шли, Блажка не смогла сдержать улыбку.

– Тебе следует знать, я начинаю злиться на тех, кто спасает мою шкуру больше двух раз.

Синица не ответила.

– Это мой дурной способ выразить благодарность. – По-прежнему молчание. – Синица? Они сказали, ты можешь остаться. Зачем тебе уходить?

– Мне нельзя задерживаться. Я пришла, чтобы предстать перед Акис’накам, как положено, но чтобы спасти своего ребенка, я должна уйти.

– А почему вам не безопаснее здесь?

Синица не отвечала, пока они не достигли вершины тропы, что вела в болотистую долину, ставшую убежищем для Ублюдков. Только там она повернулась. Они стояли одни, вдали от костров, хижин и эльфийских пещер. Сияние ночного неба отражалось у Синицы в глазах.

– Ты благодаришь меня за то, что я спасла тебе жизнь. На самом деле я, во многих смыслах, ее оборвала. Я не думаю, что Крах-из-Плоти окажется настолько глуп, чтобы прийти сюда. Он не станет рисковать встречей с Акис’накам. Здесь он тебе не грозит. И поэтому ты никогда не сможешь уйти.

– Он, конечно, суровый сын тяжаков, – согласилась Блажка, – но мы не будем прятаться от него вечно. Когда Ублюдки будут готовы, мы вернемся в Уделье.

– Наверняка. Но если хочешь, чтобы у них появился шанс, ты с ними не поедешь.

Блажка стиснула челюсти.

– Еще раз, Синица. Если тебе есть что сказать – говори.

– Это принесет тебе боль.

– Я справлюсь.

– Краха-из-Плоти тянет к тебе. Не к твоей земле, не к твоему племени. Думаю, ты сама это знаешь, хотя и боишься сказать вслух.

Блажка похолодела, ее челюсти сжались еще сильнее.

– Ты… знаешь почему?

– Да. – Синицын голос звучал мягко, словно она раскаивалась. – Ты и Крах-из-Плоти – та’тами’ата.

Смысл последнего слова пронзил Блажкино сознание. Ее затрясло, бледный свет темного неба льдом отразился на ее коже. Она рассмеялась, борясь с растущей неприятной дрожью.

– Он меня не трогал, – процедила она сквозь зубы. – Пнул меня. Сдавил горло. Забил почти до смерти. Но не трогал. Этот траханый хер не насиловал. – Она снова рассмеялась, наслаждаясь легкостью, с которой ей давались эльфийские слова «траханый» и «хер». – Кто бы мог подумать, что вы, ржавокожие, такие же мерзкие, как мы, полуорки.