К: Тут есть обратная проблема. Все поводы для несчастья в таких людях прорывались в агрессию. Вместо того чтобы расстраиваться, он сердился. Так было все годы – и в 1990-х, и в 2000-х.

Но Березовский был вполне отходчив. Собственно говоря, никто из эпохи первичного накопления капитала так и не стал его полным, подлинным врагом. По сути, так и не получила продолжения история про покушение и попытки покушений. Когда он ссорился с людьми, его друзья из более-менее ближнего круга всегда говорили: дай нам три месяца, все будет в порядке.

А: Меня вообще трудно загипнотизировать, но у Бориса, безусловно, был дар убеждения. Это тоже такое отражение глубинных свойств души, в том числе и счастья, и веры.

К: Абсолютно верно. И он не обманывал в тот момент, когда говорил. Просто не говорил, что может потом передумать. Но иногда передумывал.

Он меня несколько раз удивлял. Например, я как-то ночью проснулся в самолете и вышел к нему в салон, а Березовский что-то пишет. А мы летим куда-то, где ему надо выступать, и я думаю: надо срочно посмотреть, что там написано, потому что сейчас какую-нибудь фигню утром скажет. Он пошел там спать или в туалет, и я взял эти листки и посмотрел. Березовский писал стихи. Это были плохие стихи. Он даже публиковал некоторые из них[178], и они были плохие, он признавал их плохими. Но сам факт, что ему не лень за пять часов до выступления перед какой-то толпой в Хабаровске писать стихи, – это да… Это даже не говорит о нем хорошо – в каком-то смысле это говорит о его безответственности. Но и хорошо тоже. В нем были какие-то удивительные вещи.

А: Вас это не поражало?

К: Меня – нет. Почему? Потому что ему было важно изъясниться. Любую мысль и поступки, которые Березовский совершал, он пытался аргументировать. Я был с ним рядом много времени и получал эту аргументацию раньше. К моменту совершения поступка было два варианта: либо ты был с ним абсолютно согласен, либо ты разводил руками.

А: Вообще вас трудно, наверное, поразить.

К: Трудно. Но дело не в этом. Иногда говорят: “А потом вдруг выяснилось, что он белый и пушистый” – нет, никогда ничего “вдруг” с Березовским не выяснялось. Была большая работа, чтобы он переместился из этой точки в другую, стал не таким, а таким. Это была его работа, работа Бадри, работа его близких, в какой-то степени и моя. На удивление тут не оставалось времени.

Белковский Станислав Александрович (род. 1971) – российский политтехнолог и публицист. Учредитель и бывший директор Института национальной стратегии. В 1990-х гг. занимался политическим консультированием, работая с Ириной Хакамадой, Константином Боровым и Борисом Березовским. В 2004 г. создал Институт национальной стратегии Украины и участвовал в предвыборной кампании Виктора Ющенко. В настоящее время сотрудничает с телеканалом “Дождь” и газетой “Московский комсомолец”.

Авен: Стас, я пытаюсь через судьбу Березовского объяснить не просто человеческую судьбу, человеческую жизнь, какой она бывает, какой она могла бы быть и какой она стала, но еще и время, в которое он жил. Что вас привлекло в Березовском? Что сделало вас его другом?

Белковский: Когда мы с Березовским в первый раз встретились в доме приемов, Новокузнецкая, 40, между нами уже сложилась какая-то химия отношений. Я был мальчишкой, мне было 26 лет. Потом он передал людям, которые нас с ним свели, что я ему очень понравился и он хочет со мной работать. То есть химия возникла сразу.

Меня привлекла в нем близость психотипа. И я думаю, что для 90-х годов это действительно был идеальный человек. Россия – страна Водолея, и 90-е годы были выражением водолейщины в ее классической идеальной форме. И сам Ельцин был Водолей. А Водолей – это реформа и хаос, в отличие от отсутствия реформ и порядка, которые пришли на смену этой эпохе. И Ельцин воплощал реформы и хаос. Только Ельцин мог залезть на танк в ситуации, когда у него был один-единственный шанс победить заведомо превосходящую силу противника. И он им воспользовался. Причем рационально объяснить его поведение было невозможно, ведь было понятно, что он проиграет. Это понимали все, кроме него самого.

Вот это мироощущение было очень близко Березовскому. Оно близко и мне – конечно, на моем маленьком уровне, потому что Ельцин был очень большой человек, Березовский – просто большой человек, а я маленький человек, и в этом смысле мы не сопоставимы. Но по методологии мышления мы близки, это мне очень понятно. И когда мы в конце 1997 года познакомились с Березовским, он начал говорить какие-то вещи, которые мне очень близки и понятны. В мире очень мало людей, которое говорят такие вещи, которые я бы понимал без перевода.

Понимаете, когда люди близки по психотипу, можно ничего и не говорить. Есть такой хороший анекдот про Рабиновича, который раздавал листовки у Мавзолея: “Зачем писать, когда все ясно?” Вот и мы с Березовским могли просто сидеть и ничего не говорить, все было абсолютно ясно. Этим он был мне близок. Мы не были близки в смысле бизнеса или политики, потому что, когда мы познакомились, он был вершителем судеб, потом он был опальным олигархом, потом он был нищим – а я никогда не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Поэтому скорее мы представляли друг для друга интерес как собеседники, потому что как Березовскому, так и мне не с кем было поговорить, а это в нашей жизни зачастую более серьезная проблема, чем демократические выборы или война в Сирии.

А: Борис был для вас интересным собеседником?

Б: Да.

А: Вам было интересно с ним говорить, потому что он неожиданные вещи говорил, или по другой причине? Он же не был глубоким мыслителем, на мой взгляд.

Б: Понимаете, я ведь тоже не могу себя назвать глубоким мыслителем. У меня, как у всякого Водолея, тем более родившегося в год Свиньи, знания достаточно поверхностные. Людям, которые смотрят меня по телевизору, кажется, будто я очень много знаю. Это не так. Я много знаю в пределах телевизионного пространства, то есть в пределах того, что может оценить телеаудитория и телеведущие, которые не знают вообще ничего. Но если начать меня копать, то можно очень быстро прийти к выводу, что ни в одной дисциплине я серьезно не разбираюсь. И это так и есть. Я профессиональный дилетант. В этом есть одно большое преимущество: дилетант – это перекресток ассоциаций, который может рождать всевозможные креативные конструкции именно потому, что он знает понемногу обо всем. Вот и Березовский был таким же человеком, только с поправкой на эпоху – все-таки он был на 25 лет меня старше. Конечно, он формировался в советскую эпоху, где сам доступ к знаниям был гораздо более регламентирован и ограничен, чем сегодня. То есть мне в этом смысле повезло больше, у меня было больше доступа к знаниям, чем у него, как у советского научного работника. Он, по-моему, научился пользоваться интернетом только в последний год своей жизни.