– Во имя отца и сына…

Он бился головой о холодный бетонный пол и молил Бога только о смерти. Лишь она могла избавить его от мук и боли. На серых бетонных стенах повис липкий страх. В углах притаилась его мерзкая рожа. Листьями опавшими падали на бетонный пол слова молитвы:

– Спаси, Господи, люди Твоя… оставь, прости, Боже, прегрешения наши…

У тяжелой оббитой железом двери топтался старшина коридорный. На нем была синяя фуражка с красным околышем, синие галифе, темно-зеленая гимнастерка.

– Помяни, Господи, братьев наших плененных… – как стон слышалось из-за двери.

Скрипя блестящими сапогами, коридорный отошел от двери.

«Молись, молись, б…дь фашистская… Предатель. Пойду чифиру заварю. Все время быстрее пойдет», – бурчал старшина, ставя на плиту чайник.

Арестант скользил безумным взглядом по каменной стене. Был он весь в холодном поту.

– Господи-ииии!.. Господи, дай мне путь ко спасению прощения и жизнь вечную.

Взгляд упал на маленький осколок зеркала, вмазанный в стену над раковиной.

Через полчаса старшина, глотнув чифира и выкурив папиросу, заглянул в глазок:

– Твою же мать!..

Гремя засовом, распахнул тяжелую дверь камеры и шагнул с высокого порога. Резко шибануло запахом параши.

Старшина шарахнулся в сторону, ступив начищенным сапогом в густую, черную лужу, в которой скорчившись лежал обрубок. В окровавленных пальцах он держал маленький блестящий осколок.

Господь все-таки услышал его молитву:

– Помяни нас, смиренных и грешных…

* * *

Ранним утром 1 июня на площади в центре лагеря собрались все женщины и казаки. В середине поставили помост для богослужения, у которого расположились священники и хор. Кругом стали казаки и часть юнкеров, решивших защищать женщин и детей. Началась служба Божия. Многоликая пестрая масса женщин, детей и мужчин с плачем и стоном опустилась на колени. Платки, папахи, кубанки, фуражки закачались на минуту и остановились. Площадь снова стала мертвой, тихой.

Муренцов встал с постели и на заплетающихся ногах пришел на площадь. Были слышны тонкие рвущиеся женские голоса.

– Со свя-ты-ми… свят-ты-ми…

Мужчин было почти не слышно. Животный страх сковал грудные клетки. Мужчины прерывисто басили:

– Со свя-ты-ми упокой…

Около восьми часов пришли грузовики и танки с солдатами. Окружили толпу молящихся и, постепенно ссужая круг, стали теснить людей к центру. Повсюду слышались крики команд и ругань. Кто-то вырвался из толпы и побежал в сторону. Грохнул выстрел. Взвыла одна баба, за нею другая.

– Господи Исусе Христе! – застонали, заплакали сзади Муренцова. Кто-то, хрипло дыша, толкнул его в спину.

– Господи… прости нас грешных, Господи, прости… За что?..

В стороне от толпы стоял английский солдат и что-то хрипло кричал. К нему, что-то прося и умоляюще заламывая руки, подбежала женщина. Вместо ответа солдат ударил ее в лицо прикладом винтовки, и она как сноп упала на землю.

Круг со стоящими людьми продолжал медленно сжиматься. Муренцов стоял рядом с худой женщиной, в накинутом на плечи одеяле. Вдруг она с ужасом закричала. Появился строй английских солдат с примкнутыми штыками. Чей-то тонкий голос запел: «Аллилуйя». На разных концах подхватили: «Аллилуйя! Аллилуйя-яя!» И сейчас же ружейный залп рванул воздух. Дико, по-звериному закричали люди. Сердце Муренцова колотилось, словно птица в клетке. Показалось, что стреляют прямо в него.

Английские солдаты набросились на толпу. Нанося удары палками и прикладами карабинов, хватали людей и бросали их в кузова грузовиков. Стоящего юношу солдат с огромной силой ударил дубинкой по вытянутой руке. Раздался крик боли. И перебитая рука повисла словно плеть. Другому казаку разбили голову. Кровь обильно текла из обеих ноздрей, заливала усы, подбородок. Казак медленно опускался на колени, удивленно смотря на ударившего его солдата. Его глаза не выражали боли, а только лишь недоумение. Кто-то, похожий на Григорьева, вырвал из-за голенища нож, бросился вперед, пытаясь клинком пробить себе дорогу, но пуля из английского карабина опрокинула его навзничь. Вторая пригвоздила к земле.

Выстрелы ударили в толпу. Бах! Бах! Бах!

Одна из женщин упала навзничь. Подол ее платья задрался.

– Маты моя ридная! Рятуйте, люди добрые! – закричала она тонким голосом. Затрещал и рухнул иконостас, стали падать хоругви.

Тут произошло страшное. Какая-то девушка, обезумев, бросилась под гусеницы движущегося танка. Танк резко дернулся, пытаясь увернуться от летящего тела, встал, выпустив облако сизого дыма. Потом попятился назад, наматывая на гусеницы куски человеческого тела.

Британские солдаты растерялись.

Воспользовавшись секундным замешательством, люди пришли в себя и вдруг, прорвав цепь ограждения, с диким ревом бросились к реке. Всего лишь в нескольких сотнях метров от них на перекатах бурно шумела Драва. Быстрые потоки воды, загибаясь пенными белыми гребешками, накатывались на обложенные камнем берега. Мужчины, женщины с детьми бежали к реке. Их догоняли и били с размаху в затылок. Люди падали на камни, а их молотили, как снопы, стараясь ударить по голове, по лицу, по вылезшим из орбит от ужаса и боли глазам.

Они вырывались, бросались в бурную реку и шли ко дну, разбивая головы о камни.

На берегу осталось лежать несколько трупов. Среди них убитая женщина. Ее молодое слегка загорелое лицо было спокойно. Казалось, что она спит. Юбка бесстыдно заголилась, обнажив полные белые ноги. Под затылком натекла кровавая лужица. Несколько десятков тел, переворачивая их в бурных волнах, уносила Драва. Оставшихся в живых брали за ноги и за руки, раскачав, забрасывали в кузова грузовиков. Кому-то удалось скрыться в горах. Солдаты стреляли им вслед.

То же самое происходило в каждом полку. Когда приехали забирать 3-й Кубанский полк, казаки стали на колени и запели: «Христос Воскресе!» Их били прикладами и кололи штыками.

В суматохе выстрелов и всеобщей паники Муренцов, пригибаясь и петляя между деревьями, бросился в сторону леса, теряя силы от слабости и быстрого бега. Задохнувшись, он несколько раз останавливался – перевести дух. Идти было тяжело. Дрожали ноги, пересохло в горле. Наконец, он сел на камень и обхватил голову рукам. Все тело болело, будто избитое цепами. Смеркалось. В стороне, под огромным зеленым деревом Муренцов увидел белую часовню. Окна были разбиты, черепица покрылась мхом, известка на стенах облупилась.

Со стороны лагеря слышались выстрелы.

Муренцов решил остаться здесь и дождаться утра. Он зашел в часовенку, лег на серый деревянный пол и забылся коротким, тревожным сном. Перед самым рассветом Муренцова будто что-то толкнуло. Оглядываясь, он сел. В окна было видно поднимающееся солнце, голубеющее небо. Муренцов перекрестился широким крестом: