Маршал нахмурился.

– Не в твоем положении, Бондаренко, сейчас дерзить маршалу. – Потом повернулся к свите, сказал: – Разбили мне эти два засранца, Бондаренко с Кононовым, 703-й стрелковый полк Шумилина! Кстати, Кононов здесь? Нет? Ну ладно, все равно никуда не денется. – Толбухин опять повернулся к Бондаренко. – Ладно, живи дальше. Во всяком случае, воевал ты храбро. Жаль только, что раньше у меня не оказался.

У Толбухина был хорошо поставленный командный голос, властный взгляд. Во всем чувствовалась порода. Маршал помолчал. Выдержал паузу.

– Штрафную роту бы тебе дал. Еще бы и героем у меня стал!

Бондаренко ничего не ответил.

– Ну молчи, молчи, – Толбухин резко развернулся и, не дожидаясь сопровождающих, вышел из цеха. – Герои, мать вашу!..

* * *

Под вечер к дверям цеха подъехало несколько штабных открытых машин. На фоне заката были отчетливо видны фигуры приехавших. В окружении советских офицеров стояли Петр Николаевич Краснов, одетый в немецкий мундир, и Андрей Григорьевич Шкуро. Обрюзгший, седоусый, в потертой немецкой шинели и с фибровым чемоданчиком в руках.

Краснов держался с мучительным достоинством. Он как бы стал меньше и суше от пережитых потрясений. Уголки сухого старческого рта были трагически опущены, пергаментная, иссеченная морщинами кожа лица бледна. Серебристо поблескивал бобрик седых волос.

На распахнутой шинели Шкуро – русские генеральские погоны. На груди в четыре ряда пестрели орденские ленточки. Два часа назад при передаче его советской стороне генерал Шкуро сорвал с груди британский рыцарский орден и швырнул его на землю перед английским офицером.

Андрей Шкуро стоял у машины, облокотившись на нее рукой. Около него стоял советский военный корреспондент. Разговор шел о Гражданской войне. Долетела фраза, громко сказанная Андреем Григорьевичем Шкуро:

– …Под Касторной? Как же! Помню! Рубил я вас, краснюков, в собачье крошево и там!

В трех шагах от них стоял майор из армейского отдела СМЕРШ. Он смерил Шкуро взглядом.

– Закончить разговоры! Конвой, увести арестованных.

Шкуро повернулся к нему лицом.

– Когда говорите с генералом, подобает встать «смирно» и взять под козырек.

Майор улыбнулся, послал ему ненавидящий взгляд:

– Я учту это!

Шкуро побагровел и резким фальцетом выкрикнул:

– Передайте своему начальству, чтобы оно научило вас субординации.

Майор лапнул кобуру.

– Иди, иди, падла. Я и не таких, как ты, в землю вгонял.

Шкуро попробовал что-то ответить.

– Иди, сука!

Кивком головы майор подозвал к себе лейтенанта:

– Ты смотри в оба глаза за Шкуро. Буйный! Как бы не сотворил чего. Головой отвечаешь.

Когда генералов повели через цех в особое помещение, они прошли очень близко от казаков. Узнав земляков, Шкуро обреченно махнул рукой:

– Эх, хлопцы, хлопцы! Говорил я вам, не отдавайте винтовки, а то… вырежут на х…!

Краснов обернулся к казакам:

– Прощайте, станичники! Храни вас Бог! Простите, если кого когда обидел, – и пошел, тяжело опираясь на палку.

Генералов под усиленной охраной разместили в комнатах, отдельно от казаков. В течение почти всей ночи генерал Шкуро стремительно метался по комнате, прикуривая одну папиросу от другой. Коричневые от табака пальцы дрожали. Он захлебывался кашлем, хрипел и безостановочно балагурил с советскими офицерами, заходившими в комнату. С прибаутками и матерками Шкуро рассказывал о Гражданской войне. Полковник из политотдела армии пробовал ему возражать, но Шкуро никогда не лез за словом в карман:

– Драл я вас, красных конников, так, что пух и перья летели! – При этих словах остальные офицеры смущенно улыбались, оглядываясь по сторонам.

Он шутил, но в глазах плескалась бездонная, огромной силы тоска, от которой делалось не по себе…

Генерал Краснов, опустошенный трагическими событиями последних дней, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Сухие пальцы сжимали трость.

Вечером 30 мая 1945 года Петра Николаевича Краснова и еще двенадцать казачьих генералов погрузили в накрытые тентом грузовики. Усатый старшина передернул затвор автомата.

– Ну что? Поехали, предатели! Если хоть одна б…дь ворохнется и попытается бежать, патронов не пожалею. Вперед!

* * *

Генералов доставили в тюрьму Граца. На следующий день всех перевезли в Баден под Веной, в контрразведку СМЕРШ. Всех прошмонали.

– Раздеться догола! Поднять руки! – Привычные к такой процедуры офицеры НКВД не стеснялись. – Наклониться! Раздвинуть ягодицы! Присесть на корточки! – Сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Переодели в какую-то одежду с чужого плеча. Объявили, что все они временно задержаны на территории советских войск до выяснения личности.

Ранним утром 4 июня 1945 года на пассажирском самолете «Дуглас» генералы Петр Николаевич Краснов, Андрей Григорьевич Шкуро и другие были доставлены в Москву, на Лубянку.

Генерала Краснова вели по коридору – длинному, полутемному, с низким потолком, с металлическими дверями по обе стороны. На Петре Николаевиче были одеты суконная солдатская гимнастерка без погон и длинные серые брюки. На голове серебрился ежик волос. Он был чисто выбрит, усы по-прежнему закручены стрелками.

Стены коридора, когда-то давно покрашенные бурой краской, облупились. Сквозь краску проглядывали заплатки серой стены.

Болела перебитая во время Луцкого прорыва в далеком 1916 году нога. Прихрамывая, генерал шагал по бетонному полу, выложенному темно-зеленым кафелем. На полу зияли заплатки от выпавшей плитки, замазанные цементным раствором. В тяжелом воздухе стоял запах хлорки, тревоги, тяжелого и неустроенного быта. Так пахнет беда.

Спереди и сзади шли два надзирателя. Шедший впереди здоровенный краснолицый сержант поигрывал связкой ключей и весело насвистывал. Шедший за Красновым старшина подавал команды:

– Прямо… Стоять… Лицом к стене.

Пока сержант гремел связкой ключей, открывая решетчатые двери, перекрывающие коридор и этажи, генерал, оглянувшись назад, успел заметить седые виски и морщинистое лицо старшины. Тут же он получил громкое замечание:

– Отвернуться к стене. Смотреть перед собой.

Сержант потянул на себя дверь камеры, и дверные петли противно завизжали. Дверь бухнула за его спиной. Лязгнул засов. Дважды провернулся ключ в замке.

В коридоре слышалась перебранка:

– Я тебе скильки раз говорил, Луценко, шобы ты не свистел во время конвоирования заключенных.

– А шо?