этой точке рефлексивность и самосознание заканчиваются, а начинается захват выведенным и рожденным персонажем реальности, в которой находится читатель.

Но различные круги, движущиеся в сознании Фомы, постоянные обращения и встречи живых, умерших и ушедших и формы их ухода являются лишь особого типа специальным экспериментом автора, нужным для того, чтобы затем начать обсуждать главное: а откуда взялось сознание? А откуда взялся язык, а откуда рождается все живое и, в частности, мы, люди, и куда мы уходим? И этот, такой простой и ясный в своей наивности детский вопрос, который большинство людей боится задавать, прожигает насквозь (как правильно пишет в письме, вплетенном в фактуру романа, В.В. Непомнящий — сегодня самый замечательный пушкиновед, а в тот период сотрудник журнала «Новый мир»), прожигает некоторым хладом давно нам известной, однако неосознаваемой правды. Но совершенно бесценно при постановке вопросов E.Л. Шифферса то, что ответы на эти вопросы упираются в Иисуса Христа как в запределивающий горизонт нашего возможного продвижения. Собственно, стремясь проследить развитие Его сознания (чтобы не тревожить богословов, скажем: придумать, сочинить), E.Л Шифферс открывает проблему — невозможную, невероятную, но, может быть, самую важную проблему для каждого из нас: как проследить на основе проживания в себе самом опыт приближения к сознанию Христа, то есть спастись? А приблизиться к сознанию Христа можно, только будучи абсолютно жестко уверенными, что мы в себе самих воспроизводим сознание Христа. Человек потом может трижды себя опровергнуть и раскритиковать, усомниться, но в исходном моменте кровавого молитвенного дела[2] человек должен быть абсолютно уверен, что он тождествен Христу. Конечно же, здесь вскрывается сложнейшая проблема движения по пути, поскольку, перемещаясь, человек сталкивается с определенными приметами, знаками, например обращенностью ко кресту, вида которого не выносит никакая нечисть[3]. И, следовательно, сам крест является знаком того, что человек не подпал ни под какую прелесть. Эти знаки-оружие были найдены, нащупаны E.Л Шифферсом в ходе его подвижнической жизни. В романе «Смертию смерть поправ» мы с вами соприсутствуем в начале этого сложного загадочного пути к Богу.

Смерть как опыт и как предмет мысли. Освящение смерти как расширение опыта жизни

При чтении романа у читателя может возникнуть настороженность: почему здесь так много смертей, почему все время рассматриваются самоубийства, смерти, уходы людей из жизни. Автор выбрал смерть в качестве предмета своего проживания, осмысления. E.Л. — терминатор смерти — так, кстати, в целом ряде работ по тибетскому буддизму обозначается Будда. E.Л. ставит своей задачей высветлить смерть, сделать ее пространство освещенным, насколько возможно, прозрачным и отчетливым, и затем обжить его. Налицо непосильная для человека задача в неравном поединке со смертью преодолеть, победить ее. Но автору важно не просто через тренировку и особого типа йогу (назовем ее танатоэйдетической — связанной со способностью видеть смерть, смотреть ей в глаза) сделать размышления о смерти доступными для человека. То есть добиться, чтобы человека не сковывал вновь и вновь леденящий страх от осознания, что когда-нибудь он умрет и в этой точке все оборвется и окончательно завершится запредельным темным ничто. У автора есть свои — научная, философская и религиозная — гипотезы о том, что такое смерть. Смерть для E.Л. Шифферса не просто темное, все закрывающее ничто, но некоторый принцип, который заложен в устройство Вселенной. Можно сказать, что, продолжая древнейшие тайные традиции, E.Л. является танатологом — выдающимся ученым, изучающим саму природу смерти, создавшим и разработавшим идеализацию смерти, своеобразный сущностный идеальный образ смерти, позволяющий ее изучать. Другое дело, что смерть (если даже выделить ее в виде локального, конкретного, отграниченного от других предмета изучения) является наиболее универсальным, пронизывающим строение Вселенной принципом. E.Л. высказывает свою гипотезу о строении смерти, к которой затем будет многократно возвращаться и которую будет прорабатывать с точки зрения разных аспектов. В момент смерти происходит расщепление энергийного кванта душевной энергии, привязанной к материи, к телу. В результате расщепления выделяется значительный объем энергии. Это выделение энергии может объективно регистрироваться и наблюдаться. Кстати, выдающийся исследователь Глен Мулин, анализируя священные тексты тибетского буддизма[4], высказывает очень сходные положения о феноменально наблюдаемых результатах смерти, завершающихся сходными проявлениями, например, у выдающегося Асура, то есть человека-демона. В соответствии с прозрением Е.Л., души людей не одинаковы, если рассматривать выделяемую ими в момент смерти энергию. Смерть некоторых людей вызывает разрушение миров. Выделяющуюся энергию можно объективно фиксировать при помощи физических приборов. Более того (и на этом в дальнейшем будет настаивать Е.Л.), есть люди, смерть которых изменяет энергетические поля звездных карт Вселенной — сами события их рождения и смерти становятся значимыми полюсами, трансформирующими работу сознания и энергетику других людей.

Задача автора состоит в том, чтобы прожить в тексте романа, который пронизан философскими и религиозными мыслями Е.Л., объективный процесс разворачивания Единой Троицы и какое-то время удерживать его в себе. С этой точки зрения, удержание в собственном проживании и испытании единого процесса Троицы выступает явленной нам в романе попыткой приобщиться к целому непрерывно развертывающегося, движущегося мироздания. Нечто подобное сделал Гегель, подчиняя движущиеся троичные синтезы задаче конструирования целостной философской системы. Правда, Гегель строил законченную и остановленную во времени философскую систему, Шифферса в романе интересует нахождение в открытом, незавершенном, непредрешенном процессе. Это проживание и обнаружение в сознании актуально совершающейся сдвижки-прироста прохождения жизни-смерти открывает для Е.Л. и для всякого, кто рискнет приобщиться к продвижению единого процесса Жизни-Троицы, жизнь всей Вселенной от ее творения до ее будущей гибели. Нам кажется, что мучаясь-радуясь, совершая процесс творчества, удерживаемый и поддерживаемый в этом процессе сострадающим свидетелем — и одновременно свидетелем радости творения, его женой Л.М. Данилиной, Е.Л. Шифферс обнаружил в себе удивительную силу, снимающую все омрачения. Безусловно, творение данного романа (из которого потом выходят все произведения этого автора) является сложной загадкой: как Е.Л. Шифферсу удалось выдержать напряжение его создания?

Роман Е.Л. Шифферса — текст перехода

Роман — с непонятным кружением хороводов смертей и попыток самоубийства, плачами, тоской, придуманными-выявляемыми поступками, которые могли бы быть совершены, но не совершены, введением автора романа в сам роман в качестве героя и вытягиванием главного героя в реальную конкретную жизнь в качестве реального лица — является для автора текстом перехода. Создавая данный текст, Е.Л. Шифферс переделывал себя и переводил из одной формы существования в другую. Как известно, в период написания романа, в 1967–1968 годы, партийное руководство Ленинграда запретило ему заниматься режиссерской деятельностью и ставить спектакли. В результате работы Е.Л. должен был родиться какой-то совершенно новый, невиданный театр. Но эта деятельность оказалась прерванной. Безусловно, это была личная и профессиональная трагедия. В