рождать, производить; может быть, больше здесь подходит китайское дзи жань — «само таково», поскольку никакие искусственные подпорки не действуют?). Возникает очень странное ощущение, что в точке крестного испытания и Богооставленности происходят перефункционализации ипостаси и природы, что там их функции друг по отношению к другу постоянно меняются. Они не являются кантианскими — застывшими, раз и навсегда данными категориями. Личности важно выявить свою природу в сознании и тем самым идентифицировать себя. Но природа в сознании — это отнюдь не вообще природа. Когда Иисуса Христа убивают и рвут на части Его человеческое тело, осознание того, что Он — Сын Божий и у Него Божественная бессмертная природа, есть только мысль. Эту мысль важно удержать наряду с сохранением энергии любви и на кресте. Но энергийная программа этой сверхмысли содержит в себе возможность воскрешения телесности. Мне видится в этой точке очень сложная программа антропологических исследований, ни на что, впрочем, не претендующая, центрирующаяся вокруг проблемы становления самосознания Иисуса Христа как Сына Божьего. Основная идея этой программы состояла, на мой взгляд, в том, чтобы проследить, как у Господа открывается самосознание Себя как единой Ипостаси Сына Божьего и Сына Человеческого. Это выявление самосознания есть не что иное, как проникновение в тайну Своего Собственного происхождения и рождения от Девы Марии. Безусловно, подобный анализ сознания и самосознания Спасителя является очень трудным делом. Осуществляя его, нельзя отказать Спасителю на всех возрастных этапах Его существования в единосущии с Первой Ипостасью, не подменяя Ее лишь подобием (арианство). Но очень важно, как в сознании отрока Иисуса Христа, юноши и взрослого человека обнаруживалась для Него Самого единосущность с Отцом. С другой стороны, конечно, речь не идет о том, чтобы считать Господа по рождению лишь человеком, а Богородицу — лишь человекородицей (несторианство). В самом энергийном субстрате сознания Господа, в самой психофизической его организации, биодинамической ткани (В.П. Зинченко), в формах рефлексии, понимания и воззрительно-образного видения уже содержался момент его Богообщения с Отцом. Господь, Сын Божий был с момента рождения открыт общению с Отцом. Но как была представлена для самосознания Господа вся полнота этого общения на разных этапах Его пути, возможно имеющая разные формы и определенную динамику осознания? Результатом этого процесса осознания является то, что Господь мог произнести: «Я — Сын Божий». Мне представляется, что, не вдумываясь в эти вопросы на основе имеющегося аппарата антропологии, психологии, философии, мы в этой точке легко можем стать монофизитами. Мы сразу подчиним нашему заскорузлому, остановленному, внешнему представлению о Божественной природе человеческую природу Христа. Поскольку в этом случае мы не пытаемся увидеть, как представлена и как открывается Божественная природа Христа для Него изнутри, как человеческие механизмы сознания просвечиваются и пронизываются светом соприсутствия Божественной природы. Допуская заранее из внешней позиции, что Христос — это Вторая Ипостась Троицы, мы отказываемся анализировать то, как Христу открывалось сознание этого, как изменялось, оставаясь в чем-то тем же самым, Его Я, Его единая Ипостась. Именно через анализ подобной динамики, связанной с Путем, по которому шел Господь, нам может открыться, по милости Божьей, строение шва, стыка — загадка соприкосновения в Его единой самотождественной Ипостаси двух природ, человеческой и Божественной.

Мне представляется, что в данном романе Е.Л. Шифферс уже почувствовал возможность пойти по этому пути. Являясь человеком предельно требовательным и взыскательным, он в следующем произведении «Обрезанное сердце» очень резко определил ограниченность подхода, реализованного в романе: «Если кому-нибудь доведется прочесть мою книгу „Смертию смерть поправ“, я просил бы учесть ее буддистскую недостаточность, ибо мышление буддистское всегда суть мышление атеистическое, мышление о сверхматерии, даже если сам опыт познания старается быть достаточно полным, то есть включает в себя и мистику и рационализм. Буддистское познание отрицает субъекта, потому в конечном итоге ищет спасения в познании, что человек суть НИЧТО, НЕЖИВОЕ, а лишь сцепление в законе кармы тех или иных физических субстанций, — признавая человека и не признавая Бога, как живую Сущность, я входил в прошлой книге в неразрешимое противоречие».

Конечно, Е.Л. Шифферс лучше, чем кто-либо другой, может оценить границы того, что ему удалось сделать в том или ином своем произведении. Но с точки зрения единства его творчества (а я считаю, что в каждой точке своего творчества Е.Л. Шифферс обнаруживал удивительную тождественность самому себе, постоянно воспроизводящуюся цельность) я вижу в этом произведении выход за границы «буддистской недостаточности», по крайней мере в интонации, в намерении. Это выход заключается в том, чтобы поставить анализируемых героев и себя, через покаяние и обращение к Третьей Ипостаси Святой Троицы, под особого типа «сквознячок», где, в ситуации сверхнапряжения и испытания, на «человеческое, слишком человеческое» (Ф. Ницше) опереться не удастся. В таких ситуациях происходит «забегание в смерть», возвращение из которого может быть связано только со стяжанием животворящей благодати.

Контуры подобной программы продвижения намечены Е.Л. Шифферсом в религиозно-философских работах, но уже содержатся в некоторой исходной творческой интуиции, достаточно развернуто представленной в рассматриваемом романе. Основная альтернатива, реальный человеческий выбор заключается в том, желает ли человек участвовать в продолжающемся творении мира Святой Троицей и вступать через молитву и покаяние во взаимодействие с Третьей Ее Ипостасью. Альтернативой является, как сказано в философских отступлениях романа, «лишь высоконравственная система для жизни индивидуума БЕЗ его участия в строительстве бытия». В этом, втором, случае для человека либо уже все состоялось в прошлом и творческого участия в настоящем не требуется, либо он вообще не принимает молитвенного взаимодействия человека (святого) и Третьей Ипостаси. В работе «Вслушивание. Время славянофильствует» Е.Л. пишет: «Когда Лютер поднялся против папы, будучи доминиканским монахом, то есть, по-видимому, мыслившим все в тех же парадигмах „свершения в прошлом“, а не в предсказаниях об осуществляемом сверх-будущем („верующий в Меня, дела, которые Я творю, сотворит, и больше сих сотворит“), то он свел влияние ума и воли человека на судьбу Вселенной до минимума, ибо все уже осуществлено в „уме“ Творца еще даже „до“ призыва твари». Следует отметить, что подобный способ размышления является весьма распространенным. Все случилось в прошлом. Задача человека — лишь культивировать в своем сознании значимое событие из прошлого для своего спасения, но не дерзать и не включаться в участие в сегодняшних деяниях. Е.Л. Шифферс очень ясно показывает, что этот выбор безусловно является делом приватным и частным, внутренним, комнатным; он определяется свободой совести для каждого человека, но он, в том числе, делит народы, и, следовательно, реально структурой этого выбора определяется и политическая антропология.

Для Е.Л. участие через молитву и покаяние в стяжании даров