Троцкий все отчетливее понимал, насколько серьезно, хотя и постепенно, ослабляются его позиции в высшем истеблишменте. Ретроспективный анализ показывает, что у Льва Давидовича было очень мало шансов восстановить свои властные функции, от которых его все более отстраняла аппаратная верхушка. Этой верхушке он был чужд с самого начала. И большевикам с дореволюционным стажем, и новым аппаратчикам он не нравился и как бывший «центрист», критик Ленина, и как человек, щеголявший своими знаниями, журналистскими способностями и ораторским искусством. Троцкому же была чужда вся ментальность этой среды, и он не скрывал этого. В мемуарах он писал: «Если я не участвовал в тех развлечениях, которые все больше входили в нравы нового правящего слоя, то не из моральных принципов, а из нежелания подвергать себя испытаниям худших видов скуки. Хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих, никак не могли привлечь меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие групповые беседы прекращались при моем появлении, а участники расходились с некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть».[893]

Можно высказать сомнения в разумности поведения Троцкого с точки зрения его личных интересов, а в более общем плане с позиций того вектора развития РКП(б) и страны, к которому он стремился. Однако таков был характер Троцкого, изменить его он не мог, да и не собирался этого делать. Но оружия Троцкий не складывал. Вскоре после съезда он начал переходить от активной обороны к своеобразным, пока еще фланговым атакам, избрав в качестве средства наступления жанры исторического очерка и мемуарных зарисовок с политическим содержанием, характеристиками Ленина и других персонажей революции 1917 года.

Троцкий стремился показать, что из всех большевистских деятелей он стоял ближе всех к Ленину, что именно их пара внесла решающий вклад в Октябрьский переворот. Ленинский культ, возникший еще при жизни вождя, теперь стремительно развился и мог послужить как тем, кто реально стоял у власти, то есть Зиновьеву, Каменеву и все более выдвигавшемуся Сталину, так и Троцкому, которого от власти оттирали.

Не случайно первые исторические произведения Троцкого после смерти Ленина были посвящены по теме именно Ленину, а по сути собственной близости к нему в 1917 году. Особенно это касалось воспоминаний о двух узловых моментах: «старой» «Искре», то есть первой социал-демократической газете до того времени, как она оказалась в руках меньшевиков, и «решающему году», в центре которого стоял Октябрьский переворот, — событиям с середины 1917-го до осени 1918 года, вошедших в его книгу «О Ленине».[894]

Это была первая книга мемуаров Троцкого, для которой характерны известные историкам позитивные и негативные стороны произведений этого жанра: яркие подробности событий, великолепно вычерченные образы, неизвестные факты в сочетании с субъективностью оценок, подчеркивание собственной роли, стремление к минимальному освещению эпизодов, не соответствующих нынешней позиции автора. Можно ли упрекать Троцкого за это? Ни в коем случае. Таковы свойства любых мемуарных книг, в том числе написанных талантливыми людьми, к которым можно причислить Льва Давидовича. Читателю остается мириться с этими особенностями, учитывая их и критически относясь к тексту.

Воспоминания о Ленине получили позитивную оценку в печатных органах, которые редактировались деятелями, близкими к Троцкому или стремившимися сохранить независимость суждений. В. И. Невский, незадолго перед этим опубликовавший книгу о Николаевском рабочем союзе и роли в нем юного Льва Бронштейна, теперь писал: «Книга тов. Троцкого во многих отношениях не только книга «О Ленине», но и книга о Троцком». И далее: «Я не собираюсь писать дифирамб тов. Троцкому, так как являюсь противником всяческих и тем более партийных молебнов и акафистов, но хочу только сказать, что образ нашего вождя, зарисованный художественной кистью человека, о котором тоже можно сказать, что он в своем роде primus inter pares,[895] так удачен, так близок и так дорог».[896]

Такие отклики не могли понравиться сталинской группе, которая, однако, вначале не реагировала на работу, явно выбивавшуюся из ряда стандартных восхвалений покойного вождя.

Дискуссия по поводу истории как политического оружия была на время прервана текущими делами, связанными с международным событием — V конгрессом Коминтерна (июнь-июль 1924 года), когда осуждение Троцкого впервые стало предметом прений на международном форуме. Правда, прямо «дело Троцкого» не рассматривалось. Возникло «дело» французского коммуниста, секретаря Исполкома Коминтерна Бориса Суварина, которого обвинили в нарушении дисциплины, выразившемся в публикации брошюры Троцкого «Новый курс» с предисловием, «направленным против партии и против коммунистического Интернационала». Суварин был исключен из Интернационала.[897] Этот косвенный, но чувствительный удар по позиции Троцкого в Коминтерне он как международный революционер никак не мог проигнорировать. Именно после конгресса Троцкий решил нанести ответный удар.

Вторую половину лета и часть осени 1924 года Лев Давидович провел в Кисловодске,[898] где поправлял здоровье и одновременно работал над подготовкой к печати третьего тома собрания своих сочинений. В том, посвященный 1917 году, вошли доклады, статьи и другие документы, свидетельствовавшие об исключительно важной роли Троцкого на этом решающем для судеб страны этапе.

Но квинтэссенцией тома стала вступительная статья «Уроки Октября» (для других томов вступительных статей Троцкий не писал, ограничиваясь предисловием в пару абзацев). Главная задача вступительной статьи заключалась в попытке разрушить авторитет Каменева и Зиновьева и этим нанести косвенный удар по Сталину. Для этого автор использовал позицию обоих в октябре 1917 года. Положительным героем был Ленин, верным соратником его представал Троцкий (применительно ко второй половине 1917 года это была в основном справедливая оценка), антиподом выступал Каменев, а вторая роль во враждебном стане большевистского лагеря отводилась Зиновьеву.

В статье приводились факты, характеризующие Каменева как «правого» большевика, стремившегося к превращению России в демократическую республику и откладыванию социалистической революции на неопределенное будущее. Фактически это было обвинение в меньшевизме, обвинение самое страшное, какое только можно было выдвинуть против большевика, тем более занимавшего один из высших постов. Как можно доверять такому деятелю? Этот вопрос был внутренним содержанием «Уроков Октября»,[899] и он относился не только к Каменеву, но также к Зиновьеву и, главное, к стоявшему за их спиной Сталину.