Троцкий тогда не имел представления, насколько далеко заходят сталинские планы. Он надеялся на достижение хотя бы временного примирения. С точки зрения обывательской логики вел он себя странно, как будто не отдавая себе отчета в последствиях своих поступков. Он предпринял смелую атаку, публикуя «Уроки Октября», но вслед за этим сделал шаг назад, теряя рубеж, который, казалось бы, завоевал. Проблема состояла в том, что его выступления осуществлялись не с позиции обычного расчета, а исходя из принципиальных догматических положений, в которые он безусловно верил. Главной из таковых установок была концепция перманентной революции.

Этой концепции явно противоречили вызревавшие установки Сталина, — все более отдалявшего от себя Зиновьева и Каменева и сближавшегося с Бухариным и Рыковым, у которых теперь была репутация «правых», — на построение относительно замкнутого социалистического общества в СССР, не ориентирующегося на международную революцию в близком будущем.

В 1924–1925 годах в основном завершилось создание «теории победы социализма в одной стране в условиях капиталистического окружения», сотворенной сталинским аппаратом при активном участии Бухарина. Сталин ловко использовал эту «теорию», догматически основанную на выхваченном из контекста случайном высказывании В. И. Ленина 1915 года о неравномерном развитии капитализма, в результате которого возможен прорыв капиталистической системы первоначально в одной стране.

Подчас ссылаются на то, что и Троцкий до того, как он оказался в оппозиции, также признавал возможность строительства социализма в России без обязательной увязки с мировым контекстом. При этом забывают важную деталь: Троцкий говорил о возможности строительства, но не завершения создания социализма в одной России, тогда как Сталин исходил из возможности построения в СССР полного социалистического общества. «Теория социализма в одной стране» играла приземленную роль. Она означала не только продолжение нэпа, но и обещание сытой жизни в близком времени, предусматривала более осторожную внешнюю политику взамен вспышко-пускательских заявлений Зиновьева в качестве председателя Исполкома Коминтерна.

Пустив в пропагандистский оборот новую «теорию», Сталин теперь при помощи Бухарина перевел ее в практическую плоскость. На пленуме ЦК 23–30 апреля 1925 года были приняты решения об экономических уступках крестьянству, которыми могли воспользоваться все его слои: допускалась сдача земли в долгосрочную (до двенадцати лет) аренду, организация хуторских хозяйств, снимались ограничения с применения наемного труда, понижался сельхозналог и т. д. Теоретические выкладки по поводу «социализма в одной стране» и «неонэп» в деревне не были приняты Зиновьевым и Каменевым, которые начинали роптать против растущего единовластия.

Троцкий поначалу занимал выжидательную позицию. Он внимательно присматривался к мероприятиям «неонэпа», не выступал с их критикой, хотя был убежден, как показали последовавшие документы, в провале этой линии. Немаловажными причинами пассивности Троцкого были продолжавшееся болезненное состояние и особенно лишение его ответственного государственного поста.

Последнее произошло на объединенном пленуме ЦК и ЦКК 17–20 января 1925 года.

Вопрос был предрешен в декабре 1924 года, причем тогда же было подыскано лицо для замены Троцкого. Им стал М. В. Фрунзе. Прощупывая его, Сталин 10 декабря 1924 года обменялся с ним записками. Оба выразили возмущение тем, что на политзанятиях в воинских частях проводится беседа «Троцкий как вождь Красной Армии».[904] Фрунзе показался генсеку подходящей альтернативой, и началась подготовка к занятию им высшего военного поста.

На январском пленуме были подведены итоги фиктивной «литературной дискуссии». По состоянию здоровья, даже скорее в силу нервного стресса, который сопровождался недомоганием с повышением температуры, Лев Давидович в пленуме не участвовал. Хотя «дискуссия» объявлялась завершенной, выдвигалось требование разъяснять «антибольшевистский характер троцкизма», причем не только в парторганизациях, но и среди беспартийных.

Сталин и на этот раз выступил как «умеренный», использовав эту линию, чтобы вновь изменить в собственную пользу расстановку сил в высшем эшелоне. Генсек полагал теперь, что «триумвират» его более не устраивает, что путем отстранения от власти Зиновьева и Каменева и заключения временного союза со слабовольным и покорным Бухариным, который к тому же снабжал его удобными «теоретическими» аргументами, он вплотную приблизится к полному единовластию.

Так возникла парадоксальная ситуация — Сталин брал под временную защиту Троцкого, возражая против его исключения из партии и даже из Политбюро, по сути дела, использовал его с тем, чтобы обрушить удар на непосредственных противников. Именно генсеком были спровоцированы разногласия с Зиновьевым и руководителями ленинградской парторганизации, которые начались именно на январском пленуме ЦК и именно по вопросу о репрессиях в отношении Троцкого. Несколько позже, на Четырнадцатом партсъезде в декабре 1925 года, Сталин «доверительно» рассказал о «начале нашей размолвки» с Зиновьевым и Каменевым, которую связывал с вопросом о том, «как быть с Троцким». «Мы, т. е. большинство ЦК, не согласились с этим (исключением Троцкого из партии.)… имели некоторую борьбу с ленинградцами и убедили их выбросить из своей резолюции пункт об исключении [Троцкого]. Спустя некоторое время после этого, когда собрался у нас пленум ЦК и ленинградцы вместе с тов. Каменевым потребовали немедленного исключения Троцкого из Политбюро, мы не согласились с этим предложением оппозиции, получили большинство в ЦК и ограничились снятием Троцкого с поста наркомвоена. Мы… знали, что… метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, — что же у нас останется в партии?»[905] Поистине, трудно было превзойти будущего палача миллионов людей в лицемерии и иезуитстве. Сталин, разумеется, оставил в неведении слушателей, что как раз накануне январского пленума он разъяснял окружению: «Еще не наступил момент для исключения Троцкого. В партии и стране такой шаг… будет неверно понят».[906]

В результате большинство членов ЦК и ЦКК проголосовали за снятие Троцкого с поста председателя Реввоенсовета (именно за снятие, а не удовлетворение его просьбы об освобождении), но за оставление в составе Политбюро. Его, однако, превратили в заложника, объявив, что в случае нарушения им партийных решений ЦК «будет вынужден, не дожидаясь съезда, признать невозможным дальнейшее пребывание Троцкого в составе Политбюро и поставить вопрос перед объединенным заседанием ЦК и ЦКК (то есть перед самим собой! — Г. Ч.) об его устранении от работы в ЦК».