При этом Троцкий нередко допускал промахи, которыми умело пользовались его враги. Он подчеркивал, что Ленин был блестящим практиком, в то же время не отмечая его заслуг как теоретика. В условиях, когда раздувался ленинский культ, это была явная тактическая ошибка. За нее ухватился, в частности, Бухарин, уже через месяц после смерти Ленина выступивший перед слушателями Коммунистической академии с докладом, подвергнув в нем резкой критике позицию Троцкого и попытавшись лишить его теоретических регалий, заявив, что Ленин якобы добился «исторического завершения» марксизма.

Целой цепью промахов были его действия, связанные с «Письмом к съезду» Ленина, которое неофициально именовали ленинским «завещанием». По сути дела, чувства обиды, уязвленного самолюбия владели всеми партийными боссами, упомянутыми в этом документе. Троцкий не составлял исключения. В то же время он стремился противопоставить оценку, данную Лениным его личности и деятельности, характеристикам других лиц, претендовавших на роль наследников.

Восемнадцатого мая 1924 года Крупская официально передала Каменеву записи Ленина с характеристиками руководящих деятелей. В сопроводительном письме она сообщала, что Ленин выражал твердое желание, чтобы эти заметки были доведены до ведома партсъезда.[885] Было решено на предстоящем съезде зачитать документ по делегациям, причем запретив делать заметки, а на пленарном заседании «завещание» не зачитывать.[886]

Подготовка Тринадцатого партсъезда (23–31 мая 1924 года) проходила в нервозной обстановке. 21 мая на заседании сеньорен-конвента (собрания руководителей местных делегаций вместе с членами ЦК, почему в литературе это конкретное собрание иногда называют пленумом ЦК) было наконец оглашено «Письмо к съезду» Ленина. Сразу после этого слово в соответствии с намеченным сценарием взял Зиновьев. Смысл его речи Бажанов передал так: «Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон… Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались… Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК».[887]

Троцкий, пока остававшийся в коммунистическом ареопаге, был, разумеется, избран в президиум съезда. Его выступление на съезде явилось еще одной попыткой установить внешне лояльные отношения с высшей иерархией, не отказываясь от особой позиции по главным вопросам политики.[888] Это выступление было своего рода прощупыванием перед принятием решения о возможном новом витке борьбы против «тройки» и «семерки».

Троцкий начал речь с заявления о необходимости устранить все то, что может обострить отношения и сделать более трудной ликвидацию затруднений, возникших перед партией. Он отстаивал верность резолюции от 5 декабря 1923 года о внутрипартийной демократии. Именно на ее базе он критиковал продолжавшуюся бюрократизацию аппарата, «маргариновую», то есть поддельную демократию, насаждаемую в партии. Этим необычным термином, который он впервые употребил еще в 1913 году по отношению к курсу Ленина, Троцкий теперь именовал чисто формальную статистику — как часто проводятся собрания, каков процент высказываний во время дискуссий и т. п. Демократия в партии, настаивал он, — это режим, обеспечивающий «идейное, политическое и организационное руководство старого подпольного, богатого опытом поколения большевиков… и в то же время такой режим, который… обеспечивает, с другой стороны, молодому поколению выход на большую дорогу ленинизма… путем активного, самостоятельного, деятельного участия в политической жизни партии и страны». При всей демагогичности таких заявлений, они свидетельствовали о стремлении Троцкого к оттеснению от власти сталинской группы, к выдвижению представителей нового поколения, в первую очередь тех, кто был к нему близок. Именно бюрократизация аппарата, убеждал оратор, ведет к созданию фракций.

В тщетном стремлении убедить делегатов в своем резко отрицательном отношении к фракциям, имея в виду, что с легкой руки Ленина, а затем «тройки» само слово «фракция» воспринималось как грубое ругательство, Троцкий, говоривший, как всегда, экспромтом, явно хватил через край. Увлекшись ораторскими приемами, интонационными модуляциями, стараясь подчеркнуть свою большевистскую святость, он заявил: «Товарищи, никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач».

Видимо, договорив до этого места, Троцкий сообразил, в какой тупик загоняет себя, как эффективно, почти убийственно эта тирада может быть обращена против него применительно и к прошлому, и к настоящему. Лев Давидович попытался скорректировать суждение, сославшись на опыт англичан, у которых есть распространенное высказывание: права или не права, но это моя страна. А вслед за этим он стал говорить, что не только у отдельных членов партии, но и у партии в целом могут быть ошибки, однако и в этом случае, если коммунист считает решение неправильным, он, мол, полагает: «Справедливо или несправедливо, но это моя партия, и я несу последствия ее решения до конца». При этом, что особенно поразительно, вообще не упоминалась возможность апелляции решений.

Разумеется, вторая часть этого фрагмента не просто отличалась от первой, она противоречила ей, была ближе к подлинной позиции Троцкого, хотя и не тождественна ей. Ведь мы уже не раз видели, как твердо и энергично выступал Троцкий против партийных решений, когда они не устраивали его.

Однако господствовавшей группе было куда выгоднее зафиксировать внимание именно на первой части, что Сталин и сделал в заключительном слове,[889] снисходительно пожурив Троцкого за то, что тот преувеличивает всегдашнюю правоту партии, которая не раз ошибалась, не может не ошибаться, но умеет исправлять ошибки. И позже, на протяжении многих лет, коммунистические боссы представляют слова Троцкого о «постоянной правоте» партии как свидетельство его неискренности, затем двурушничества и, наконец, прямого предательства.

Дебаты на съезде показали, что позиции Троцкого в партии слабеют. Крупская, совсем недавно распинавшаяся о теплом отношении ее покойного супруга к Троцкому, поддержала курс Политбюро.[890] Другие делегаты, чувствуя, куда дует ветер, позволяли себе грубые нападки на Троцкого, отстаивая свои карьеристские интересы. Позже стало известно, что Зиновьев предлагал исключить Троцкого из ЦК и даже поставил вопрос об изгнании его из партии. Однако предпочитавший «торопиться медленно» Сталин это предложение отверг.[891] Более того, на Тринадцатом съезде Троцкий был избран в состав ЦК, а затем и в Политбюро.[892]