Помимо обретения торгового доступа в Китай, крупнейший потребительский рынок мира, оккупация Филиппин, бывших столетиями торговым узлом региона, превратила США в главного игрока в Азии, что отметило появление на глобальной сцене новой западной державы. В 1853 году командор Мэтью Перри превозносил американскую морскую доблесть, чтобы вынудить Японию открыть свой рынок для иностранной торговли. К 1898 году США обладали сильным опорным пунктом в Азии, а печально известный Парижский договор обеспечивал законное прикрытие захвата Вашингтоном испанских колоний в Западном полушарии и Азиатско-Тихоокеанском регионе. Оккупация Соединенными Штатами Филиппин первоначально была подкреплена геополитическими интересами, причем ведущие морские стратеги оправдывали имперскую экспансию, взывая к связанным с торговлей интересам, цепляя к проблеме экономический аспект, — не говоря уже об изрядно дискредитированном «предначертании судьбы», по которому США (вторя дурно пахнущим оправданиям других европейский держав) якобы насаждали «цивилизацию» там, где считали нации «дикими», стремясь обеспечить безопасность и создать мягкое прикрытие тому, что по всем стандартам было откровенно колониальным экспансионизмом. США таюке пытались создать показательную колонию на Филиппинах, в надежде представить ауру милостивого покровительства. Вашингтон, осведомленный о внутренней политической чувствительности, пытался воспрепятствовать впечатлению, что он занимается колониальной эксплуатацией в европейском стиле{528}. Как кратко пояснял Нейл Шихэн,

«США пытались не просто найти колонии. Обладать явными колониями неприемлемо для американского политического сознания. Американцы были убеждены, что их имперская система не превращала иностранные народы в жертвы. “Возрожденный эгоизм” был единственным национальным эгоизмом, который приемлют американцы… Американцы воспринимают привычный им порядок вещей как новую и великодушную форму международного руководства. Она считалась не эксплуататорской, подобно колониализму (в стиле XIX века) европейских империй, не разрушительной для личной свободы и других значимых человеческих ценностей, подобно тоталитаризму Советского Союза, Китая и их коммунистических союзников. Вместо официальных колоний США пытались склонить местные правительства к исполнению американских желаний и, где возможно, поставить их под контроль непрямыми методами, из-за кулис. Вашингтон хотел, чтобы местные режимы действовали как заменители Американской державы. Целью было достичь влияния на союзников и зависимые государства, которым любая имперская держава должна навязать свою волю в мировых делах без обращения к структуре старомодного колониализма»{529}.

В американскую эру политическая элита Филиппин процветала, как никогда ранее, наслаждаясь опекой иностранной державы. Ненавидя откровенную жестокость и легендарную праздность испанских колонизаторов, люди Филиппин в массе своей приветствовали более мягкую форму вашингтонского колониализма, отмеченную более универсальным базовым образованием, ростом благосостояния и квазидемократическими выборами. Как отмечает Бенедикт Андерсон, «американцы шаг за шагом установили политический режим по модели своего собственного, который оказался, вероятно, к их собственному изумлению, идеально адаптирован для кристаллизации олигархических нужд… В 1946-м известный коллаборационист олигарх Мануэль Рохас стал первым президентом независимых Филиппин. До своей смерти в 1948 году он сумел достичь следующих громких побед: амнистии всех “политических заключенных” (главным образом тех, кто обвинялся в коллаборационизме); соглашения, позволявшего США установить контроль над базами на 99 лет; Американо-филиппинского пакта о военной помощи и отмены Конституции Содружества 1935 года, с целью дать американцам “равный” доступ к экономическим ресурсам “независимых” Филиппин (и, конечно же, дальнейший доступ олигархов на защищенный американский рынок)»{530}.

США проводили полномасштабную колонизацию юго-восточной азиатской страны, которая по иронии судьбы дала старт первому современному национально-освободительному движению в Азии{531}. Филиппинские националисты, первоначально ошибочно воспринятые США как надежные союзники в борьбе против Испанской Империи, героически сражались за национальную независимость, кульминацией которой стала Филиппино-американская война (1899–1902). Но у них не было никаких шансов выстоять против индустриально-промышленного комплекса Америки, который позволил североамериканской державе быстро установить контроль над большей частью Филиппинских островов, несмотря на стойкое сопротивление различных групп коренного населения, от христиан на севере до мусульман на юге{532}.

Однако США не могли долго удерживать свою единственную азиатскую колонию. При склонности президента Вудро Вильсона тут же вставать на защиту (хоть и риторически) принципа самоопределения по всему колонизованному миру{533} и при антиколониальных движениях, набиравших скорость по всей Азии в начале XX столетия, Филиппины были обречены стать (формально) независимым государством. К 1946 году США заявили о независимости создания островного государства. Но страна, управляемая олигархией, связанной и идеологически, и коммерчески с Вашингтоном, боролась за то, чтобы проводить собственный независимый курс. Культура зависимости определила отношения стран Юго-Восточной Азии с США. Как отмечал Джеймс Фэллоуз,

«Америка помешала Филиппинам воспользоваться плодами своего восстания против Испании. В 1898 году США вмешались в борьбу с испанцами, а затем развернулись на 180 градусов и стали сражаться с филиппинскими националистами. Это была жестокая партизанская война, в которой погибло почти полмиллиона филиппинских солдат и мирных граждан… Но американское правление, казалось, лишь усилило филиппинское чувство зависимости… неизмеримо, непостижимо. Американская опека, по-видимому, еще больше подорвала уверенность в себе, оставив филиппинцев с сознанием, что в действительности ответственность за судьбу их страны лежит не на них»{534}.

Как заметил Антонио Грамши, гегемония не опирается исключительно на насилие. Наоборот, гегемония, понимаемая как организованное осуществление доминирования, опирается на «согласие», все дело в способности доминирующей силы сформировать с помощью культурных и идеологических инструментов систему предпочтений и мышления подчиненных. Во многом Филиппины отражают потенциал американской гегемонии над единственной своей азиатской колонией. Национальный герой Филиппин Бенино Аквино-младший, который вел борьбу против диктатуры Маркоса в 1970-е, отлично ухватил суть:

«Почти половину столетия американское правление наносило азиатским Филиппинам травму, принуждая к чуждым американским взглядам, ценностям и вкусам. В результате люди остались без души… филиппинцы в замешательстве относительно самоидентификации. Они — азиатский народ, но не азиаты в глазах таких же азиатов и не люди Запада в глазах Запада… При американцах, хотя внешне мы были готовы к самоуправлению, к тому, чтобы полагаться на самих себя, на самом деле нас заставляли средствами политического и экономического давления придерживаться американских решений, и мы приучены нашим американизированным образованием предпочитать американский стиль. В результате люди привыкли отказываться от контроля над основными сферами национальной жизни, не привыкли сталкиваться с реальностью, склонны уходить в мечты… Все больше филиппинцев теперь считают, что независимость, дарованная Соединенными Штатами в 1946 году, имела встроенные ограничения, разработанные для того, чтобы увековечить американское экономическое доминирование, или “колониализм”, как называют это ультранационалисты»{535}.