Пьер Огюстен вновь оказался за решеткой, правда, на сей раз в одной из самых комфортабельных тюрем — тюрьме Бан-дю-Руа, куда заключали несостоятельных должников благородного звания.

Разумнее всего было подчиниться этому решению, которое позволяло ему выиграть время, но у Конвента были серьезные средства воздействия на Бомарше: в его руках находилось не только состояние автора «Женитьбы Фигаро», но и свобода, а может быть, и жизнь его жены и дочери.

Бомарше поручил Гюдену достать с помощью банкира Перего необходимую сумму, чтобы расплатиться с британским кредитором, а сам, в ожидании платежа, принялся писать пространные мемуары в свое оправдание, адресованные Лекуантру и получившие обобщающее название «Шесть этапов».

Покинув стены английской тюрьмы, он сразу же обратился к Тара, новому военному министру, с просьбой разрешить ему вернуться во Францию. Проявив немалую смелость, он издал написанный им мемуар тиражом 6000 экземпляров и разослал его во все французские властные структуры и клубы, а кроме того, написал наводящему на всех ужас Сантеру, командующему Национальной гвардией: «Я явился положить голову на плаху, если не докажу, что я — великий гражданин. Спасите меня, генерал, от грабежа и кинжала, я еще смогу принести пользу нашему отечеству».

Эта отчаянная отвага, характерная для Бомарше, не могла не вызвать уважения к нему. По всей видимости, его письмо произвело сильное впечатление на Сантера, бывшего пивовара из Сент-Антуанского предместья, поскольку тот ответил на него, что никогда не верил клевете на Бомарше, что сам он знает его как человека, делающего добро беднякам, и хочет, чтобы Бомарше наконец объяснился и чтобы в результате правда восторжествовала.

По совету Сантера и утвердившейся в то время традиции Бомарше вывесил на воротах своего поместья афишу для народа и отправил мемуар якобинцам, сопроводив его следующей запиской:

«Первое, что должен сделать любой добропорядочный гражданин, подвергшийся несправедливому обвинению, это оправдаться в глазах нации. Именно этого и добивался гражданин Бомарше, публикуя свои „Шесть этапов“, один экземпляр коих, в ожидании решения Конвента, он просит принять Национальное собрание — мать всех патриотических сил».

В этих пространных мемуарах, суть которых мы уже изложили, порой проскальзывали весьма опасная ирония по поводу царившего в стране беспредела и суровая критика установившегося порядка — вернее, беспорядка; также в них нашлось место для весьма смелых слов в защиту министров Людовика XVI. После создания «Женитьбы Фигаро» прошло менее десяти лет, и некоторые высказывания ее автора в адрес Конвента казались поразительными:

«В этом деле национального значения только министры-роялисты выполнили свой долг, тогда как препятствия исходили от народных министров. Мне многое пришлось вынести при прежнем режиме, но притеснения, которые мне чинили первые министры, кажутся детскими шалостями по сравнению с ужасами, которые творили последние».

Как ни странно, но эти слова принадлежали человеку, которого, пусть и не совсем правомочно, считали одним из ниспровергателей монархии! Фигаро заговорил здесь тем же языком, каким изъяснялся в «Преступной матери», позабыв о дерзостях, что позволял себе в «Цирюльнике» и «Женитьбе»!

Смелая концовка «Шести этапов» вообще могла стоить головы их автору, она достойна того, чтобы потомки знали эти слова наравне с самыми известными его творениями:

«О, моя отчизна, залитая слезами! О, горемычные французы! Какой толк в том, что вы повергли в прах бастилии, если на их развалинах отплясывают теперь бандиты, убивая всех нас? Истинные друзья Свободы! Знайте, что главные ее палачи — распущенность и анархия. Присоедините свои голоса к моему, давайте вместе потребуем законов от депутатов, которые обязаны дать их нам, ведь именно для этого мы назвали их нашими представителями! Заключим мир с Европой. Разве не был самым прекрасным днем нашей славы тот, когда мы провозгласили мир всему миру? Укрепим порядок внутри страны. Сплотимся же, наконец, без споров, без бурь и, главное, если возможно, без преступлений. Ваши заповеди воплотятся в жизнь; и если все народы увидят, что вы счастливы благодаря этим заповедям, это будет способствовать их распространению куда лучше, чем войны, убийства и опустошения. Но счастливы ли вы? Будем правдивы. Разве не кровью французов напоена наша земля? Отвечайте! Есть среди нас хоть один, которому не приходится лить слезы? Мир, законы, конституция! Без этих благ нет родины и, главное, нет свободы!»

Публикация этого текста 6 марта 1793 года, то есть менее чем через полтора месяца после казни Людовика XVI, была тем более смелой, что Бомарше не собирался покидать Париж. В очередной раз его спасло лишь то, что он с неумолимой логикой доказал, что доклад Лекуантра — сплошная ложь и глупость, поскольку последний утверждал, что Бомарше является кредитором Казначейства. Пьер Огюстен без обиняков заявил представителям общественной власти:

«Вы не сдержали своего обещания помочь мне дополнительными субсидиями и содействием вашего посла в Голландии, чтобы я смог доставить во Францию ружья, которые закупил для вас и которые голландское правительство силой удерживает в Тервере (Тервюрене). Я готов вернуть вам 500 тысяч франков в ассигнациях, что вы авансировали мне, а вы верните мои 745 тысяч, которые вы заставили меня внести в качестве залога, и мы будем квиты. Я напрасно старался и истратил столько денег на поездки? Как бы то ни было, но я все равно вытащу эти ружья из Тервера, а вы покупайте себе оружие, где сможете».

Для обычного суда эти доводы были бы неопровержимыми, но не для революционного трибунала: за подобные заявления их автору грозила конфискация имущества, тюрьма и гильотина. Спасло его то, что из-за осложнившегося военного положения и угрозы вторжения союзнических войск Европы, поднявшейся против Французской революции, поставка оружия превратилась в дело первостепенной важности. Комитет общественного спасения обратился к Конвенту с предложением повременить с вынесением Бомарше приговора и снять арест с его имущества. После этого автора «Женитьбы» пригласили в этот самый комитет и предложили на выбор либо тюрьму, либо поездку на вражескую территорию за шестьюдесятью тысячами ружей, заблокированными в Тервере.

Несмотря на все трудности, сопряженные с выполнением второй составляющей альтернативы, Бомарше выбрал именно ее, поскольку во время своего последнего пребывания в Лондоне ему удалось оформить фиктивную сделку по продаже этих многострадальных ружей своему английскому партнеру, и теперь формально это было имущество Англии. К несчастью, найденное решение дало лишь временный эффект, поскольку лондонский кабинет заявил другу Бомарше: «Если эти ружья действительно принадлежат вам, мы возместим вам их стоимость, если — нет, мы их конфискуем». Негоциант заверил власти, что владельцем ружей является он, следствием чего стало сохранение эмбарго.

Бомарше не стал вдаваться во все эти подробности, но убедил Комитет общественного спасения, что не сможет выполнить данное ему задание без соответствующего денежного обеспечения. В результате 22 мая 1793 года декретом, подписанным в том числе Дантоном, Робером Ленде, Камбоном, Барером и Делакруа, Бомарше были выделены 618 тысяч франков ассигнациями, реальная стоимость которых по текущему обменному курсу не превышала 200 тысяч ливров, а сам он возводился в ранг комиссара республики для выполнения специального задания за ее границами. Ему удалось уцелеть, но пока он даже не подозревал о том, что гильотину обменял на изгнание.