– Обними меня, – говорю я.

Он всегда меня стесняется. Джеффри бы крепко обнял меня, но Монтегю сдержаннее.

– Обними меня, – повторяю я. – Мне сегодня было очень страшно.

– Пока нам ничто не грозит. Никто нас не предал, никто не сомневается в твоей верности королю. Генри Куртене не арестован, просто исключен из Тайного совета и взят под подозрение. Уильям Фитцуильям тоже. Фрэнсиса Брайана отпустят.

Я сажусь.

– Сейчас мы не можем увезти принцессу, – говорит Монтегю. – Человека Куртене взяли, он исчез с конюшни. Ни у кого нет ключа от ее двери, никто не может вывести ее из дома. Кэрью платит служанке, но мы не можем с ней связаться без него. Он под стражей, но я не знаю, где именно. Придется подождать.

– Анну Хасси арестовали.

– Я слышал. Не знаю, сколько человек из вашей прежней ричмондской свиты допрашивают.

– Помоги им Бог. Ты предупредил Джеффри?

– Я написал ему, чтобы занялся урожаем и не болтал, – мрачно говорит Монтегю. – Чтобы не пытался увидеться с принцессой, ее снова караулят денно и нощно. Заговор раскололи, как яйцо. У дверей принцессы стоит стража, с нею каждую ночь запирают служанку. Ей даже не позволяют гулять в саду.

– А испанский посол?

Лицо Монтегю мрачно.

– Говорит, что пытается получить разрешение Папы на то, чтобы она приняла присягу, признав, что брак ее родителей был недействительным и что она незаконная дочь, а король глава церкви. Шапуи считает, что ей нужно принять присягу. Ее арестуют, если она этого не сделает.

Он видит ужас на моем лице.

– Арестуют и обезглавят, – говорит он. – Поэтому Шапуи и велит ей подписать, выиграть время, а потом мы ее увезем.

Ей всего двадцать. Всего двадцать лет, и года не прошло с тех пор, как умерла ее мать. Она разлучена с друзьями, ее держат под замком, как грешницу, как преступницу. У нее нет ничего, что могло бы ее поддержать, кроме веры в Бога, и она боится, что по Божьей воле примет мученическую смерть за свою веру.

Судьи, собранные для рассмотрения ее изменнического непослушания королю, недолго борются с совестью и решают еще раз послать в Хансдон, где ее теперь держат как пленницу, не пытаясь скрыть, что она в опале. Они готовят документ, который называют «Подчинение леди Марии», и велят ей его подписать, иначе ей предъявят обвинение в измене. За измену полагается смертная казнь, принцесса знает, что полдюжины людей держат в Тауэре по обвинению в том, что они пытались ее спасти, и их жизнь зависит от того, как она поступит. Она считает, что ее мать была отравлена женой ее отца, что отец обезглавит ее, если она ему не подчинится. Никто не может ее спасти, никто не может даже связаться с ней.

Бедное дитя, бедное любимое дитя. Она подписывает три статьи. Сначала ставит подпись под тем, что признает отца королем Англии и будет подчиняться всем его законам. Потом подписывает признание его верховным земным главой Церкви Англии, а потом – последнюю статью документа:

«Я свободно и искренне признаю и подтверждаю, что брак между Его Величеством и моей матерью был, согласно законам Божьим и человеческим, кровосмесительным и незаконным».

– Она это подписала? – спрашивает Джеффри, ненадолго заехавший в Лондон, чтобы одолжить у меня денег, и с ужасом услышавший новости.

Я киваю.

– Бог один знает, чего ей стоило поклясться Его святым именем, что ее мать была кровосмесительницей и блудницей. Но она подписала, и она принимает, что она теперь леди Мария, а не принцесса и что она незаконная дочь.

– Нужно было увезти ее задолго до всего этого! – в ярости восклицает Джеффри. – Нужно было уехать до того, как туда добрались юристы и перехватили ее!

– Мы не могли, – отвечаю я. – Ты же знаешь, что не могли. Мы откладывали, потому что она болела, потом – потому что думали, что после смерти Анны ей ничто не угрожает, а потом раскрылся заговор. Нам повезло, что мы не в Тауэре вместе с остальными.

Теперь лорд Кромвель выносит в парламент Акт, который постановляет, что король сам должен назвать наследника. Он сам выберет наследника, от Джейн или, – как радостно заявлено в законе, – от любой последующей жены.

– Он собирается снова жениться? – спрашивает Джеффри.

– Он толком не определился, – говорит Монтегю. – Нашу принцессу он отверг, бастард Елизавета лишается титула. В документе ясно сказано, что, если у него не будет детей от королевы Джейн, он может выбрать наследника. Сейчас у него трое детей, все объявлены бастардами, зачатыми им, и он может из них выбирать: истинную принцессу, принцессу-бастарда или герцога-бастарда.

– Все постоянно спрашивают, кого он собирается назвать, – говорит Джеффри. – Пока Билль читали в парламенте, меня то и дело спрашивали, кого король выбрал себе в наследники. Кто-то даже спросил, не назовет ли он наследником Генри Куртене и не восстановит ли в правах нашу семью.

Монтегю коротко смеется.

– Он для этого и уничтожает своих детей, чтобы пришлось обратиться к кузенам?

– Никто не думает, что Джейн родит ему ребенка? – спрашиваю я. – Этот Акт говорит о том, что он сомневается в собственной состоятельности?

С тех пор как Анна Болейн была отправлена на плаху за то, что смеялась с братом над тем, что король неспособен к действию, мы все сознаем, что говорить подобное противозаконно. Я замечаю, как Монтегю бросает взгляд на запертую дверь и на зарешеченные окна.

– Он назовет Фитцроя, – уверенно говорит Джеффри. – Фитцрой шел перед ним на открытии парламента, нес его шляпу у всех на глазах. Ничего более заметного он и придумать не мог. Фитцрою отписана половина земель и домов бедного Генри Норриса, и король собирается поселить его в замке Бейнард с женой, Марией Говард.

– Там остановился Генрих Тюдор, впервые приехав в Лондон, – замечаю я. – До того, как его короновали Генрихом VII и он переехал в Вестминстер.

Джеффри кивает.

– Это знак всем. Принцесса Мария, и бастард Елизавета, и бастард Фитцрой названы равно незаконными, но принцессу Марию только выпустили из тюрьмы, а Елизавета – хилый младенец. Фитцрой единственный, у кого есть собственный замок и земли, а теперь еще и дворец в сердце Лондона.

– У короля еще может быть сын от Джейн, – напоминает Монтегю. – На это он и надеется. Если этот брак угоден Господу, почему бы королю не обзавестись сыном? Она молода, ей двадцать восемь, и из хорошей плодовитой семьи.

Джеффри смотрит на меня, словно я знаю, почему это невозможно.

– У него не будет живого сына. Никогда не будет. Есть проклятие, так ведь, леди матушка?

Я отвечаю то, что отвечаю всегда:

– Я не знаю.

– Если и было такое проклятие, что у короля не будет сына и наследника, то оно ничего не значит, потому что у него есть Фитцрой, – раздраженно говорит Монтегю. – Разговор о проклятиях – пустая трата времени, потому что есть герцог, он вот-вот будет назван наследником короля и сместит принцессу, он – живое доказательство того, что проклятия не было.