Со здоровьем дела после лечения у гомеопата пошли значительно лучше. С тех пор как я стала пользоваться прописанными им средствами, приступы прекратились. А тут пришло письмо от Петера, в котором он впервые предложил выйти за него замуж. Это не стало для меня неожиданностью, но я пока не задумывалась о замужестве, ибо считала брак чем-то второстепенным. Много важнее мне казалось другое: достаточно ли сильно два человека понимают друг друга, чтобы прожить в согласии всю жизнь. В силе нашей любви я не сомневалась, но не была уверена, подходим ли мы друг другу. Тем не менее тогда я решила стать женой Петера. Но этому пока еще препятствовали обстоятельства: ему предстояли новые сражения, а мне нужно было заканчивать «Долину».

По радио прозвучало сенсационное известие о визите Рудольфа Гесса в Англию. Меня одолевало любопытство — хотелось узнать подробности. К адъютантам Гитлера в военное время я обратиться не могла, но в качестве информатора существовала ведь еще фрау Винтер в Мюнхене. Она рассказала, что фюрер вне себя от разочарования и возмущения. Я была убеждена тогда — да и сейчас думаю так же, — Гитлер не знал о намерениях Гесса. Однажды, перед моим турне по Европе, Гесс рассказал мне, что его сильно тяготят «обязанности заместителя фюрера» по улаживанию разногласий и склок среди высокопоставленных партийных функционеров. Бюрократическая работа его не удовлетворяла. Гитлер не давал ему таких серьезных и ответственных поручений, как Герингу, Геббельсу или Риббентропу. Гесс с удовольствием согласился бы занять пост министра иностранных дел, считал себя вполне способным справиться с подобными полномочиями. О работе Риббентропа он был невысокого мнения. Поэтому я предположила, что своим мужественным и, по его убеждению, служившим целям установления мира поступком Гесс хотел произвести впечатление на фюрера и показать, на что он способен.

Тем временем на студии освободился павильон, закончил свои работы и Георг Пабст. Вся моя надежда была на него. Но уже в первый день я почувствовала, что он уже не тот, каким был двенадцать лет назад, когда мы так хорошо работали вместе на съемках «Пиц-Палю», — характер резко изменился. Тогда от него исходило тепло и способность восторгаться, теперь же он выглядел рассудочным и холодным. От прежней остроты кинематографического взгляда Пабста ничего не осталось. Голливуд никак не пошел ему на пользу, его теперешний метод работы больше соответствовал обычным коммерческим фильмам. Тщетно пыталась я отыскать следы его прежде столь ярко выраженной индивидуальности.

Наши отношения испортились и все больше затрудняли работу, временами делая ее почти невозможной. Я так сильно страдала от его деспотичной режиссуры, что едва могла играть свою роль. Работать вместе стало невыносимо — иного выхода, как расстаться с ним, я не видела. Мне помог случай. Геббельс, его новый покровитель, отозвал Пабста на съемки другого фильма.

Теперь мне предстояло не только исполнять свою роль, но еще и режиссировать. Однако дело пошло легче, чем ожидалось. Съемки получились именно такими, как мне хотелось. Сотрудники мои ожили, и гнетущая атмосфера уступила место приятной рабочей. Но когда меня незадолго до окончания павильонных съемок снова навестили острые колики, опять пришлось приглашать другого режиссера. К счастью, на помощь нам пришел Артур Мария Рабенальт.[329] Он был полной противоположностью Пабсту: очень чутко, спокойно и довольно мягко, с улыбкой руководил даже таким трудным актером, как Минетти. Работа Рабенальта стала для меня чрезвычайно важным опытом. Я многому у него научилась, особенно в плане общения с актерами. К несчастью, и на сей раз павильонным съемкам не суждено было закончиться. Мы не располагали большим помещением, необходимым для сооружения декораций замка.

Перед моим переселением в Крюн Берлин пережил массированный авианалет. Уже через несколько дней англичане прилетели снова. С каждым разом бомбежки становились все более интенсивными.

И тут приятный сюрприз — Петер прислал телеграмму! Ему наконец предоставили отпуск, на что мы оба уже не рассчитывали. Таким образом его поощрили за участие в тяжелых боях в Греции и успешный рейд ударной группы под его командованием, за который Петер получил Рыцарский крест. Кроме того, ему разрешили отдохнуть еще и потому, что в скором времени собирались отправить на службу в Россию, на побережье Северного Ледовитого океана, недалеко от Мурманска.

Отпуск, которого мы так страстно желали, опять не получился. Мне не удалось освободиться от всех своих дел. Продюсер, режиссер, исполнительница главной роли — это было слишком много. В то время я проклинала «Долину». К счастью, Петер понимал всю важность моей работы, ради которой приходилось идти на такие жертвы.

А потом неизбежно настал день, который вновь разлучил нас, как война разлучала тогда сотни тысяч людей ежедневно. На неопределенное время и с призрачной надеждой на встречу. Мы прощались как два человека, узнавшие за эти быстротечные недели, как окрепла их любовь.

Лучшим утешением для меня стала работа. В Доломитовых Альпах предстояли съемки сцен с волком. Учитывая наше положение, пришлось взять в Лейпцигском зоопарке недрессированного волка, матерого, выглядящего как настоящий дикий зверь. Все члены съемочной группы собрались и напряженно ждали, как он поведет себя перед кинокамерой. Волк оказался на удивление безобидным. Как мы ни старались, он даже не скалил зубы, был смирным как ягненок. А однажды утром клетка оказалась пустой — зверь сбежал, сделав подкоп в каменистом грунте. Плохи дела: каким бы смирным он ни был с нами, голод-то мог сделать его опасным. Начались поиски. Потом нам сообщили, что его пришлось пристрелить, поскольку никак не удавалось поймать.

«Долина» без волка — нет, это не годится, но нельзя и прерывать съемки. В поисках выхода из положения мы снова обратились к профессору Гржимеку. Он предложил нам подождать год, пока не подрастет Катя, его молодая волчица.

Одиссея «Долины» продолжалась еще очень долго.

В Берлине меня снова опалило дыхание войны. Бомбежки английской авиации причинили большой ущерб, но, что странно, люди по-прежнему ходили на службу. Им приходилось проделывать долгий путь пешком, потому что трамвайные линии были полностью разрушены. Но мой любимый дом еще не разбомбили. Не распаковав чемоданы, я первым делом заперлась в спальне, чтобы прочесть ждавшую меня пачку писем с фронта. Из опасения, что почта может затеряться, я не хотела, чтобы мне ее пересылали, поэтому со времени нашего расставания в Миттенвальде не получила от Петера ни единой весточки.

Письма Петера были настоящим лекарством. Они оказывали на меня сильнейшее воздействие, вновь и вновь отгоняя страх потерять друг друга. Он писал: