– Нет-нет. Ты оттачивал на пустяках свой великий ум. А корячиться тебе придется сейчас… Но – точно не зря, – поспешил уточнить Петр. – У нас теперь есть место с координатами и есть точная дата. Найди мне в соцсетях перекрестные совпадения. Кто еще чекинился в том же месте в то же время. Кто что написал, какие фотки выложил. Особенно фотки. …Видишь сам, других людей, судя по снимку, там хватало.

И люди любят точно отмечать места, куда заехали из своих скучных будней. Ничто так не усиливает радость от поездки, как зависть сослуживцев и друзей.

– Да, – сказал в трубку Петр, поспешно отходя от Вани, из-под пальцев которого уже летел мелкий треск. – Привет, Света. Ну? Точно? Весь день просмотрела?.. Вот молодец. И ребятам большое спасибо. Пришли?

Он нажал отбой. Тренькнуло прилетевшее сообщение.

Видеофайл.

Петр нажал на белую стрелку.

Ирина. Торопливой рысцой забежала обратно в театр. Где он ее не искал, потому что видел, как она вышла – потом села в машину Степана Боброва. Потом встретилась с до сих пор неизвестной «женщиной в кафе». А потом вернулась в театр.

Петр опять пустил запись. Одна. Локоть прижимает сумку, лицо наклонено. Поза человека, который очень нервничает и очень спешит.

Забрать оставленного в театре ребенка? Забрать алмазы. Или наоборот – скинуть, в канифоль Беловой.

А что если неизвестная «женщина в кафе» – а вовсе не хмырь в костюме – и есть скупщик алмазов?

Петр посмотрел на цифры в углу экрана.

Потом сверился с заметками в своем телефоне – хронологией того чудного дня, сложенной из фантастических показаний балетного населения.

Опять посмотрел на цифры, застывшие на изображении: Ирина снова вошла в театр.

А через двенадцать минут сорок восемь секунд в театре завыла пожарная сигнализация. Пожар, которого не было.

Больше никаких изображений Ирины камера не поймала. В тот день. Ирина уже не вышла из театра. В тот день. В тот день на спектакле был президент Петров. Служба безопасности должна была превратить здание в задраенную крепость, и выскочить оттуда через любой подъезд никем не замеченной было бы уже невозможно.

Он вспомнил треп рабочих, которые выгружали декорации: почти уже народная примета – как в спектакле Белова, так на минус седьмом с техникой какая-нибудь жопа. Что за жопа случилась в тот день на минус седьмом?

Предчувствие было дурным. «Но ведь собака ее в театре не нашла, – напомнил себе Петр. – Собаку не обманешь». Не вылетела же она потом через окно на метле?

– Ваня, перешли мне все фотки, которые выловишь из фейсбука, – попросил Петр, надевая пальто.

– Достало сидеть и ждать?

– У меня экскурсия в театр.

2

– Вот жить стали… Вот жить стали, – ворчал Геннадий. Дергал туда-сюда ящики, заглядывал в шкафы.

– Что ты ищешь? – спросила Вероника.

– Отвертку. В этом доме, что, нет отвертки?

– Если ты ее не покупал, то скорее всего – нет.

– Вот жить стали…

– Плохо, хочешь сказать?

– У моего отца был целый сундук с инструментами.

Вероника припомнила: а у ее отца? Видела ли она его когда-нибудь с молотком в руках? А с плоскогубцами? Видела она его только мельком – по утрам, если просыпалась раньше обычного. И по вечерам, если вдруг просыпалась. Отец уже тогда «занимался бизнесом», и во всех воспоминаниях о детстве, как назойливая фотография, была только мама. «…Посмотри на себя… На кого ты похожа!.. Да, ты можешь съесть мороженое, прыщи очень тебе пойдут…»

Лучше бы не было.

– Посмотри в подвале – мне кажется, там стоял какой-то ящик от прошлых хозяев.

Во всей квартире сделали основательный ремонт. Но в подвале еще можно было найти реликты, которые то ли забыли выбросить рабочие, то ли жалко было выкинуть: банку с краской («вдруг что-то подмазать»), мощный электрический фонарь (его они попросту забыли унести с собой как трофей). Но в основном в подвале висела в чехлах одежда, которую некуда было деть: кожаное пальто от Версаче, например. Ну куда сейчас в таком пойдешь?

Геннадий вернулся не скоро.

– Нашел?

Он положил на стол перчатку с резиновой ладонью, немного порванную, но еще годную, молоток и – отвертку.

– Вот, – похвалил он прежних хозяев квартиры – пожилую пару, навсегда уехавшую к дочери в Израиль. – Сразу видно, старая школа. Нужные инструменты есть в доме.

– Припугни ее заодно как следует, – напутствовала Вероника. – Чтоб забыла ко мне дорогу.

– Не волнуйся. Она и так ее уже забыла, – заверил Геннадий.

– Я не волнуюсь. Меня просто бесят крысы.

– Крыса? – фыркнул Геннадий. – Не драматизируй. Просто мышка-норушка, ворует с чужих столов крошки для своего мышонка. Мне ее даже немного жаль.

Вероника изобразила на лице омерзение – его, она считала, равно заслуживали и маленькие мышки-воровки, и те, кто им сочувствовал. Геннадий засмеялся.

3

– …И тогда, – сделала задушевную паузу экскурсовод, – …по приказу императрицы Елизаветы Петровны было возведено деревянное здание будущего театра. Оно сразу прославилось на всю Москву своим…

Но чем – Петр так и не узнал. Он неслышно отделился от хвоста экскурсионной группы. Как бы невзначай прилип за углом. Дал экскурсии шурша удалиться. И деловито, как человек, как свой, влился в обычное дорожное движение закулисных коридоров. На плюсовых этажах сновали артисты, персонал. Шершавой гусеницей прошла еще одна экскурсия – и остановилась: Петра надолго притерло к стенке. Пришлось вместе со всеми послушать экскурсовода:

– Во время реконструкции инженерные работы на глубине минусовых этажей и последующая монтировка оборудования велись такими передовыми мировыми компаниями, лидерами отрасли, как «Спейс андерграунд», «Гидроспейс», «Ундерхрунсереумте»…

На минусовых этажах шум жизни умолк.

Было пусто. Звуки казались громче, чем были на самом деле. Шаги.

Петр метнулся, вжался в угол. Замер. Задержал дыхание, тихо-тихо выводя воздух из груди. Шаги прошли мимо. Треснул звук рации. «Петрович, готовы», рация пискнула, что-то харкнула в ответ. Шаги затихли. Петр для надежности подождал еще, прежде чем высунуться.

Он был в недрах театра.

Здесь казалось, что ты не в театре, а на заводе.

С одной стороны, людей почти не было. Он мог спокойно все осмотреть, облазить, обшарить. Но с другой, именно это и было проблемой: если уж кто появится, Петр привлекал к себе внимание во сто крат сильнее, чем на запруженных и людных плюсовых этажах.

Воображение так и норовило дорисовать звук падающих капель. Но Петр себя одернул. Все выглядело ладным, функциональным, надежным. Сыростью не пахло. Здесь было сухо. Здесь было чисто. Просто очень много железа. И не пахло ничем, только железом. Мерно гудели трубчатые лампы под железной сеткой. Шумели кондиционеры. Сигнал телефона то пропадал, то появлялся, да и то – одним делением, самым маленьким. Недра горы.