Призраки восторженно взвыли, теперь они обжигали спину дыханием, и я отбивался коротким копьем, не оборачиваясь. Тот, кто идет по нити дивной, следует ей и только ей…

Призраки нагоняли, один поравнялся, теперь знаю: он подобен льву – столь же прекрасный и могучий, достойный быть дичью большой охоты… как и я, человек. Мы мчались, еще не проверив, кто из нас отстоит право охотника. Он лязгнул когтями и распахнул радужные крылья, до поры прижатые к бокам. Он рванулся вперед и вверх, готовя к удару все шесть лап – я упал, вьюном утек сквозь заросли когтей и зубов, я перечеркнул снежный пух брюха стальным копьем.

Он рухнул крошевом обломков, мокрым комом плоти, журчанием голубой озерной влаги, пахнущей весной.

Край уже трещал и стонал, но я успел выдрать из этого вороха серебро клыка. Славная охота. Прекрасный враг. Памятный, да.

Пятая дочь

Дочь повелителя огня, подобная черной упругой ветке, разогнулась из-под полога хижины. Прошла, крадучись, к отцу. Села у красных камней и гордо тряхнула мраком волос.

– Я похожа на мать, – заверила она себя и мир. – Почему я должна ждать? Почему должна соглашаться? Сама возьму то, что выберу. Сама выберу то, что возьму! Прощай.

– Плохо не знать цель похода до его начала, – вздохнул повелитель огня. – Но поход твой, тебе и решать. В огне я вижу много дыма и мало жара, зависть чадит… Но – иди. Посмотрим, очистит мир тебя или же ты опалишь его.

– Дай мне силу огня, – приказала девушка.

– Как можно дать то, что есть от рождения в каждом? Только ты сама способна взять или отказаться, все в народе песка знают истину. Иди.

Черной молнией взвилась уязвленная ответом дочь, выхватила копье, описала в воздухе сверкающий круг и ударила красный камень. Безупречное лезвие зазвенело смехом, запело. Искры брызнули и угасли, оставив от гнева лишь запах паленого и широкую язву трещины.

– Отец, ты жесток, – тяжело дыша, укорила девушка. – Младшая пожелала огня – и ты дал ей, почему же я…

– Она обманула себя и меня, – тихо и грустно молвил рыжеволосый, погладил трещину в камне, вскипевшую алой пеной и затянувшуюся. – Ты знаешь, какова расплата. Людям непосилен дар, пока не вызрела до взрослости их душа. Иди и взрослей.

***

Спина вмерзла в лед, пришлось ворочаться и вытягивать, выламывать себя из края – туда, куда вела дивная нить, все дальше, вперед. Под ногами ощущалось ровное и упругое, подобное глади вод и столь же ласковое. Целительное для израненных стоп…

Во всю ширь окрест укладывался туман, подобный пуху бережно подготовленного гнезда. Свет сеялся из воздуха, отовсюду, лишая очередной не нужный мне мир теней и бликов. С каждым шагом приближалось то, что высилось впереди. Стена? Но преград нет для идущего к цели, отринувшего даже право вернуться.

Туман отполз, образовал круг. Из зеркала, подобного стоячей воде, по звенящей струне паутины, раздвигая пряди тумана, шагал воин, он был – я… Или все же я шел и делался – им? Рослый юноша с широкими плечами бойца и легкими ногами бегуна, с копьем первого охотника народа края песков. Сам повелитель огня вплавил алмаз в основание лезвия, он редко поступает так… И лишь один человек, получив копье и улыбку огнеголового – отвернулся от большой охоты. Что дурного сделал лев, понуждая меня заступать в его след, обагрить лезвие копья? Какую славу добуду я, напоив кровью сухой ненасытный песок?

Человек с кожей цвета железного дерева шел по моей нити. Он смотрел на меня глазами мрака, полными лиловости нездешнего заката. Перо невесомого золота трепетало в его мелких кудрях и щекотало мое плечо. Рана на груди и боку – память о снежном звере – все еще рисовала нити темной крови на коже… мы шли, вдыхая в такт. Мы были на нити и не могли уступить её… себе. Мы поклонились и первый раз скрестили копья, цокнув алмазами в основании лезвия.

– Никогда не беги от себя, – сказал повелитель огня в тот день, когда я обрел копье.

Неужели я уходил все дальше… и ошибся тропой? Нет, неисправимая ошибка казнила бы меня ударом в спину.

Я улыбнулся. Он рассмеялся в ответ. Паутина одна, она звенит и тянет вперед. Она требует больше, чем я могу отдать, но разве я не знал цены с самого начала, пожелав несбыточного?

Копья крадучись отползли на полный локоть назад, подобные жалам ядовитых змей.

– Можешь уклониться, – сказал я двумя слитными голосами. И рассмеялся. Опора на левую, плечо уходит вперед, я знаю, где искать сердце, и лезвие тоже – знает, дважды оно не ошибется, на двоих у нас одна тропа и одна нить, разрезанная пополам и обрекшая нас на встречу.

Боль вспыхнула пламенем, горячая, как полдень родной пустыни. Боль натянула нить до предела, окрасив её алым, проявив. Мы стали одно целое, две стороны «я». Мы все еще шагали к последнему краю, смерть куда менее, чем жажда идущего – двигаться к цели. Огонь взметнулся и затопил весь мир-гнездо с его туманами, сиянием и гладью упругих вод, я падал и тянулся к краю остывающими пальцами… Я впитывался в пламя каждой каплей крови, всей плотью своей. Но я еще шел.

Шестая дочь

– Получить воду из ваших рук, есть ли честь выше и чудо огромнее, – лукаво улыбнулся гость, пряча блеск глаз в узкую щель век, как золото – в недра подвалов. – Испейте и вы со мною, хозяин щедрого дома.

Рыжий, веснушчатый и массивный, лишенный рогов – хотя весь север уверен, они найдутся, стоит всмотреться – повелитель огня расхохотался, выхватил кувшин и раскрошил с маху о камни. Разбил обе глиняные чаши, свою и гостя.

– Ты первый из всех дурней, протопавших через пески, достоин приглашения к обеду, – хохотал рыжий. – Вздумал отравить меня, не щадя и себя. Велико пламя, давно не грелся у подобного огня, но – зачем ты жжешь себя, путник? У нас не холодно днем…

– Ты тьма и ересь! – вскинулся гость, бледнея и нашаривая саблю.

– О! Дальше.

– Ты обрек степь на чудовищное, неправедное рабство, вверив эмират ничтожеству…

– Разве? Он пришел и ушел, я не уделил ему и искры внимания, – отмахнулся огнеголовый. Понимающе хмыкнул. – Он вернулся домой и сказал вам иное, дочь моя добавила от себя… Всегда знал, язык у неё раздвоенный. Но, гость, не всякому слову верь, старый эмир знал это правило. Он сделал выбор. Он, не я. Новый эмир прикрылся моим именем, как щитом, он тоже сделал выбор. Пусть в свой срок узнает правду: ложь обоюдоострое оружие.

– Но люди, ты искусил их и обрек…

– Я всего лишь живу в пустыне, – зевнул повелитель огня. – Не перхай, у нас тут жарковато, иные говорят – пекло, но знаешь, я по-своему честен. Я не покидаю здешних мест. Какого черта ко мне в пекло лезут грешники, да еще и прежде смерти? И какого черта им, извергнутым даже пеклом, верят?

– А купец? Ты дал ему золота более, чем есть в мире и…