falsche Verdoppelung) старого и нового. Что касается типовых решений аналогичных проблем, которые вообще были до сих пор предложены, то Гуссерль резюмирует отношение к ним в соответствующих разделах разбираемого манускрипта. Так, в §§ 3 и 4 он подробнее анализирует одну из подобных разработок, а именно фигурировавшую в литературе того времени концепцией «имманентного предмета» (такой термин используют вместо «интенционального предмета», замечает он – S. 309).

В конце концов Гуссерль приходит к выводу, который он обосновывает как раз в этих параграфах манускрипта: в данном случае речь уже идет о «модифицирующей силе атрибута “представлен” (“vorgestellt”)» (S. 311). В эту очень специальную и, так сказать, боковую проблематику входить не могу. Отмечу только, что здесь как бы появляется одна из проблемных стрел будущего интенционального анализа, а именно: намечается путь к дробному развёртыванию, в частности, того исследования именно акта представления и деятельности «представливания» (Vorstellen), которое позднее будет входить в состав уже феноменологической работы над ноэтическим (от «ноэза») (т. е. актовым) срезом сознания. В анализируемом тексте объективно есть некоторые предвосхищения будущих гуссерлевских идей, но и они могут открыться только тем авторам, которые хорошо знакомы с поздними разработками феноменологии. Тогда некоторые предвосхищения будущего как бы бросаются в глаза. И, в частности, о модифицирующей силе представливания как одного из видов ноэз будет сказано точно и прозорливо.

В § 5, тоже разбирая, по своему уже ясно определившемуся обычаю – тончайшие оттенки проблемы, Гуссерль вводит сугубо специальную тему «квазиразделения» «как бы» предметов как разделения представлений. Он имеет в виду, что уже имеющееся в литературе разделение предметов на истинные (wahre) и интенциональные в литературе фактически пока является «как бы» разделением. И добавляет: это аналог разделения предметов на определенные и неопределенные (bestimmte und unbestimmte) (S. 313). Приводится пример: представление «Карл V» представляет определенный предмет (конечно, он определенный скорее для людей, хоть что-нибудь знающих о Карле V, добавила бы я[210]), а представление «ein Löwe» (какой-то лев, а по-русски «лев» просто, без уточнений) представляет неопределенный предмет. Разъяснение вообще-то понятное: если нам говорят «есть лев» (es gibt einen Löwe), то мы – Гуссерль прав – всё же представляем некоего льва «не как нечто индивидуально определенное» (Ebenda). А уже к этому представлению относим дальнейшие определяющее суждения (если они вообще выносятся.)

В целом же из этих частей анализируемого манускрипта видно, что тогдашние исследования, как будто переводящие философскую работу на почву понятийной сферы интенциональности, разочаровали Гуссерля. И это гуссерлевское отношение было оправданным. Толковых проблемных исследований и хотя бы достаточно здравых разработок у схоластических авторов Гуссерль, кажется, не обнаружил. (Возможно, он и не предпринимал в этом направлении сколько-нибудь настойчивых усилий? Не могу судить точно, ибо эту специальную историко-философскую область, в которой я не работаю, не могла изучать специально также и применительно к произведениям раннего Гуссерля и к их историческому контексту.) Итак, Гуссерль занялся только выборочным изучением тех современных ему сочинений, в которых – в исследуемом им ракурсе предметности сознания – все же фигурировали понятия «интенциональность», «интенциональный предмет».

Не буду подробнее анализировать §§ 3–5 гуссерлевского манускрипта, а ограничусь общими выводами: Гуссерль констатирует, что вместо понятия «интенциональный предмет» в его время все чаще употребляют другое, отнюдь не равнозначное понятие – «имманентный» предмет. (Он прав: словосочетание «интенциональный предмет» подразумевает иное содержание, нежели «имманентный», т. е. как бы «внутренний» для сознания предмет). И далее он кратко рассматривает (в § 4) – притом весьма критически – «рассуждения (Rede) об имманентных предметах». Эти страницы оставлю без комментариев. (В §§ 4–5 советую вчитаться тем, кто интересуется совсем уж специальными деталями ранних рассуждений Гуссерля на темы споров, которые были бегло обозначены.)

Из того, что известно о таких спорах, например, на основании анализа других манускриптов Гуссерля, в частности, его ранее разобранного «Обзора» некоторых свежих тогда сочинений по философско-логическим проблемам) скорее складывается доверие к этим выводам включенного гуссерлевского наблюдения. В данном случае речь идет о констатации Гуссерлем весьма невысокого теоретического уровня работ, авторы которых в тот период как будто хотели разрабатывать проблематику интенциональности.

А что можно сказать об уровне обсуждения и разработки темы интенциональности самим Гуссерлем – на основе тех материалов из истории становления его ранних идей, которые в данном случае положены нами в основу анализа?

Несколько забегая вперёд, считаю целесообразным предварить выводы из рассмотрения гуссерлевского манускрипта об интенциональных предметах теми моими общими соображениями, да и сомнениями, которые постараюсь конкретно подтвердить и в дальнейшем анализе.

Полагаю, оправданно констатировать наличие специфического противоречия.

1. С одной стороны, Гуссерлем уже немало сделано, чтобы позже перейти к углубленной работе над интенциональной проблематикой (в частности, и над уже обсуждаемой им темой «интенциональных предметов»).

А подготовительная его работа парадоксальным образом выразилась прежде всего в убедительном обнаружении Гуссерлем… коренной неудовлетворительности традиционных и современных тогда решений в рамках той существенной области философских и логических исследований, где подвергалась многостороннему осмыслению достаточно подробно разобранное ранее соотнесение «вещей» вне сознания и «предметов» сознания. Различные борющиеся концепции (например, теории «отражения» в их крайних, примитивных или в более смягченных версиях, а также противоположные скептические теории, начисто отрицающие способность сознания, познания проникать в суть окружающего мира и, в частности, его предметных форм) имели общий корень в непроясненности, а то и в искажениях длительно-процессуального, внутреннего и специфического характера овладения – обязательно творческого – как предметными формами вне сознания, так и в жизнедеятельности самого сознания по их освоению.

2. И лишь впоследствии, уже осуществив специальные феноменологические исследования сознания, Гуссерль сумеет более органично имплантировать в свою целостную концепцию особую, весьма разветвленную теорию интенциональности. Действительно серьёзный шаг в этом направлении будет сделан Гуссерлем в очень недалёком будущем, уже во II томе «Логических исследований» – в виде начального, но уже специального и достаточно глубокого новаторского наброска целостной теории интенциональности.

Этот перелом, кстати, зафиксирован и библиографическими показателями. Так, в работах сейчас рассматриваемого нами раннего периода и т. п. (до «Логических исследований») слова-понятия «интенция», «интенциональность» употребляются лишь в исключительно редких, просто-таки единичных случаях, тогда как в «Логических исследованиях» частота их употребления многокр атно возрастает. Тогда разрастается и семья однокоренных слов, скажем: интенция – со множеством дробных разделений, например, предметная, конституирующая, пустая, номинальная, сигнитивная и т. д. интенции. Слова «интенциональность», «интенциональный анализ» и т. д. тогда становятся у Гуссерля весьма распространенными, употребительными.[211] Но пока, в середине 90-х годов XIX века, час рождения особой, именно гуссерлевской теории ещё не пробил… Этого и не могло произойти, ибо в философии только в XX веке стали появляться различные новые конкретные, частные разработки и общие теории «предметности».

Ценно уже и то, что