– Браво, капитан! Браво! – неожиданно воскликнул «Айвазовский» и вдруг захлопал в ладоши. – Ваша планета научилась бороться с жульем, превратившим свои души в копилку валютного дерьма. Это прекрасно. Я завидую вам черной завистью. Извините, капитан, я вас вижу впервые, но почему-то испытываю к вам такое сильное чувство тепла, уважения. голова кружится.

– Так и должно быть, дорогой гоминид, – с улыбкой оборвал его капитан. – Без такого отношения друг к другу на нашей Одиссее делать нечего. У нас даже собаки, даже кошки, даже попугаи ведут себя иначе… а люди и тем более.

– Каким образом?! – не понял «Айвазовский».

– Они смотрят друг другу в глаза до тех пор, пока у них не появляется взаимное чувство сострадания или радости. Только после этого они начинают общаться друг с другом и строить замки для новых «гаремов». Не завоевывать их, а строить заново.

– Простите, господин Круз, а наше огнестрельное оружие можно погрузить на корабль? – на всякий случай спросил Федор Понтелеймонович, уже втащив три ствола на борт космоплана.

– Какое оружие?

– Нарезное.

– И гладкоствольное. – поддержал «Айвазовского» Иван Петрович.

– Только в качестве музейного экспоната, – нахмурился Круз. – Такое оружие мы использовали около трех тысяч лет назад и сильно подпортили оболочку планеты. Особенно полиэтиленовым снаряжением, радиацией, а также синтетическими боеприпасами.

– А бензин и разные горючие смеси вы тоже использовали?

– Нет, дорогие мои земляне… От этой гадости мы отказались сразу единогласно. Еще на заре нашей стремительно развивающейся цивилизации мы поняли, куда уводят людей эти вонючие двигатели внутреннего сгорания. Любое сгорание должно быть связано с космосом, а не внутренним сгоранием.

– Трудно поверить в это, капитан Круз, – поморщился «Айвазовский» и втащил на корабль еще два ствола. Иван Петрович, помогая ему, тоже затаскивал на корабль ружья.

– Почему трудно? – возразил Круз. – У нас есть более эффективная и экологически чистая энергия. Она дает несравнимый результат. Тем более, что возможности ее не планетарного, а вселенского масштаба. А нефть, от которой вы потеряли разум, у нас сохраняется как неотъемлемая часть планетной структуры для незыблемости ее мантии. Она необходима самой планете, и без нее мы вполне обходимся, так же, как без урана и других редких пород, обеспечивающих жизнь Одиссеи. Вносите огнестрельное оружие, но не рассчитывайте на то, что оно пригодится для убийства или устрашения. У нас даже дети таким допотопным железом не интересуются. Ну что, господа, если хотите взять самое необходимое, надо поторопиться, и как только погрузитесь, я прошу всех собраться в отсеке управления.

Иван Петрович растерянно и удрученно слушал чистосердечные высказывания капитана и думал о том, что он вместе со своей Верушкой отправляется совсем в другой мир. «В мир других людских отношений и, по всей видимости, наполненный загадочной гармонией человеческого духа и космического пространства, плотно скрепленного с духом мыслящих людей». Такая перспектива одновременно радовала и настораживала его. Но самое невыносимое, что его тревожило сейчас и буквально разрывало на части, это то, что его родная красавица-планета, на которой он вырос, получил немалые знания, научился любить и ненавидеть и даже открыл духовную ось Земли, связанную со Вселенной, оказалась в полной заднице. Этого он никак не мог понять. По всем признакам, этого не мог понять и «Айвазовский», глядевший на строгого двухметрового инопланетянина, как баран на новые ворота.

И даже король трансплантатного бизнеса Майкл Мардахаевич Сорез, все-таки протащивший редкий скелет спецназовца на межпланетный корабль, даже он не мог понять, что произошло с Землей.

«Какая же неодолимая мерзкая сила заставила Землю быть такой непредсказуемой и страшно ненавистной между всеми ее тварями, в том числе и между людьми?!» – размышлял Иван Петрович, и в его памяти почему-то всплывали люди совершенно разных оболочек и профессий. И в первую очередь, люди промежуточного труда, качавшие из матушки-земли нефть, газ, целебную воду, поставляющие различное сырье для будущих электронных и атомных достижений. Но как, и в какую сторону развились человеческие достижения, – размышлял он, – если летом в больших городах нечем дышать, а в глубинке озверевшие животные бегут из леса в деревни и поселки, потому что в лесу из-за промышленных отходов и кислотных дождей жрать нечего! «Но человек тоже хочет есть, и еда его, – почему-то подумал Иван Петрович, – безгранично ненасытная и настолько изощренная, что человек, так же, как и животное, может есть себе подобных человекообразных! И в этом безусловный и великий ужас всей земной цивилизации! Наверно, и „Айвазовский“ так думает», – почему-то решил Иван Петрович и помог ему затащить на корабль еще несколько единиц нарезных стволов.

– Майкл Мардахаевич, тебе жаль Землю или нет? – неожиданно спросил он у американца.

– Моя жалеет то, что можно выгодно продать или дешево купить. С твоей Землей такой операция невозможен. Значит, моя не может ее жалеть.

– А мне жалко… – почти простонал Иван Петрович, внося на корабль самые необходимые пожитки и молясь на икону Иисуса Христа, снятую со стены рубленой избы. – Я места не могу найти от этой томящей душу жалости. Она словно сосет меня каждый день и тянет душу к роднику вечности, к безмолвию, наполненному жизнью вездесущей Вселенной. Я не знаю, куда девать себя от этой почти болезни, прозванной когда-то умными северными людьми нетленной жалостью русского человека. Она повсюду со мной. И особенно теперь, когда я покидаю планету, она охватывает мое сердце и теребит мою душу настолько, что хочется кричать от жуткой несправедливости. Ведь я, господин профессор, сумел настолько полюбить родную планету, вырастив на ней редкие породы деревьев, цветов, растений. Восхищенный ее благоуханием, ее неутомимым буйством и состраданием к людям, я посвятил ей десятки стихов. От бескорыстной любви к Земле я лишился здоровья, покоя…

– Два стиха я уже слышал, – внезапно перебил его Виссарион Круз, следивший за загрузкой космоплана земной рухлядью. – Но ваш православный Бог любит троицу. Прочтите еще что-нибудь, уважаемый следопыт, и будем не спеша отшвартовываться.

– С превеликим удовольствием, капитан, – сразу обрадовался Иван Петрович, прекрасно понимая, что стихи просят прочитать в том случае, когда казенными затасканными словами трудно выразить наболевшую глубокую мысль. – Я вам прочту стихи о той неповторимой земной красоте, которая окружает нас сейчас, особенно с той стороны берега, где огромная болотная равнина растянулась до самого моря. Только прошу вас, зафиксируйте стихи где-нибудь в памяти вашей космической техники. Они нигде еще не опубликованы. А сумею ли я их когда-нибудь опубликовать – вопрос, может быть, не сумею.

– Конечно, сумеете, – с доброй улыбкой поддержал капитан следопыта и неожиданно пожал ему руку.

– Не знаю, не знаю. Вам наверняка неизвестно, что такое тоска и жалость русского человека. А это, по всей видимости, смертная неизлечимая болезнь. И я, дорогой мой капитан, еще не покинув Землю, уже заболел ею. Я чую всем гудящим от несправедливости телом, что это надолго.