– Позор! Позор! – вновь раздались крики.

Яблоновский совсем растерялся, в волнении до крови кусая губы.

Король подождал, пока наступит тишина.

– Не знаю, что и думать про эти письма, – в раздумье произнес он, будто и впрямь колебался, какое решение принять. – Понятно, что Морштын и ему подобные дали себя подкупить. Но я не понимаю, как Сапеги, эти патриоты Речи Посполитой, продали свою верность в такой тревожный для отчизны момент… в такое тяжелое время.

Братья Сапеги разом вскочили. Старший воскликнул:

– Пане круль, панове послы! Сапеги – рыцари чести! Мы могли ошибиться, но продаться – никогда! Слово чести!

– Я верю вам, потому что давно знаю вас как рыцарей чести, – тут же ответил Собеский, радуясь тому, что удачным ходом удалось сразу отколоть от заговорщиков таких влиятельных магнатов, как Сапеги. – Ошибка в вину никому не ставится.

Сапеги сели. Зал глухо рокотал.

Собеский снова выждал, когда восстановится тишина и улягутся страсти. Потом, глядя на коронного гетмана, повел речь дальше.

– Еще меньше я верю тому, что Яблоновский помышлял о короне, изменял своему королю и отчизне… Я давно знаю пана Станислава как опору нашего трона и Речи Посполитой и не могу поверить в лживые слова де Бетюна, что пан Станислав дал согласие на это, а также в то, что ему удалось подкупить некоторых послов сейма. Оскорбляет нас де Бетюн, изображая нашу нацию продажной, без верности и чести. Нет, панове, кто бы что ни говорил, мы не такие!

Гром одобрительных возгласов и рукоплесканий всколыхнул зал. Первым вскочил с места и хлопал громче всех коронный гетман Станислав Яблоновский. На его бледном лице стал появляться слабый румянец. Он понял, что спасен от бесчестья и кары и что спасает его своим великодушием не кто иной, как сам король.

– Слава крулю Яну Собескому! Виват! – взревели горластые братья Сапеги.

– Виват! Виват! Нех жие!

– Виват! Нех жие!

Собеский поднял руку. Продолжил:

– Как известно, турки готовятся к войне. Более того, верные люди сообщили, что султан уже выступил с большим войском в поход на Австрию и находится по дороге на Белград. Вот я и спрашиваю вас: если падет Вена, то какая держава спасет Варшаву? Помогая Австрии, мы поможем себе! Защищая Вену, наши жолнеры будут защищать свою отчизну!

Зал ответил сочувственным гомоном. Все понимали справедливость слов короля, и опровергнуть их никто уже не мог.

И только Арсен, стоя со скрещенными на груди руками и глядя на растревоженный зал, на счастливого, возбужденного победой Яна Собеского, с горечью думал: «Но почему же, пан король, ты не говорил этих слов, когда в Варшаву приезжали послы московского царя, чтобы заключить соглашение о совместной борьбе с турками? Почему противился такому соглашению? Иль не хватило тогда тебе ума, предусмотрительности и смелости, вопреки Ватикану, пойти на союз с Москвой? Будь тогда такое соглашение – не посмели бы Ибрагим-паша и Кара-Мустафа бросить свои орды под самый Чигирин, не смогли бы дойти до самого Днепра, не лежала бы в руинах половина украинских земель, не сложили б головы тысячи и тысячи московских стрельцов и украинских казаков… Много лет подряд мы одни противостояли нашествию и, хотя с большими утратами и трудностями, выстояли! А как не хватало нам тридцати или двадцати тысяч польских жолнеров, чтобы окончательно разгромить врага. Чтобы на долгие годы, а то и навсегда отбить у султана охоту зариться на чужую землю. И возможно, теперь не нависла бы смертельная опасность над Веной и Варшавой!..»

Думая так, Арсен молча смотрел на вельможное панство, которое перед лицом грозной опасности, казалось, начало забывать свои ссоры и разброд, на короля, которому никак не удавалось призвать сейм к тишине, на сникшую фигуру сенатора Морштына.

Наконец бурное проявление патриотических чувств постепенно улеглось. Шляхтичи вновь уселись на скамьи. Король, разгладив твердыми толстыми пальцами пряди черных волос и пристально глядя в сторону оппозиции, опять загремел зычным голосом, придав ему трагически-торжественный оттенок:

– Верю, что пан Яблоновский, паны Сапеги и все, кто дал обмануть себя хитрому и коварному сенатору Морштыну, готовы хоть сейчас вдеть ногу в стремя, чтобы выступить на защиту Речи Посполитой, а если понадобится, не пощадят за нее ни своей крови, ни своей жизни! И все мы к этому готовы!

Снова неистовый гром аплодисментов пронесся от края до края зала. Аплодировали даже заговорщики, кроме Морштына. И громче всех – братья Сапеги с Яблоновским.

– Холера ясная! – ругнулся вполголоса Спыхальский и указал взглядом на коронного гетмана. – Ты видел, брат, такое лицемерие? Будь я сукин сын, если это искренне! Нет, хитрый лис понял, что тут запахло жареным. Разом отступился от Морштына, спасая свою шкуру.

– Этому способствовал сам король, – ответил Арсен. – Он пошел на все, только бы расколоть заговорщиков и перетянуть на свою сторону всех кого можно. Морштын остался один, как перст, и похоже, что не сносить ему головы.

Тем временем отовсюду стали раздаваться крики:

– Расследовать дело с подкупом!

– Раскрыть заговор!

– Покарать заговорщиков!

Собеский поднял обе руки, прося тишины, а когда возгласы улеглись, сказал:

– Нет, панове, я считаю, что сейчас ни к чему расследовать это дело. Оно ясно. Во всем виновен один главный казначей и сенатор Морштын, за что я лишаю его этих высоких званий, ибо он недостоин носить их. И места среди шляхетства ему нет! Так пускай едет к своему любимому королю Людовику во Францию и живет там, как ему заблагорассудится!

– Правильно! Банитовать![108] Выгнать его! – поддержали короля послы. – Пусть сразу же убирается отсюда! Он недостоин сидеть рядом с нами!

Морштын встал и, сгорбившись, не поднимая головы, медленно побрел к выходу. Ни один из его недавних сообщников не посмотрел сочувственно в его сторону, не проронил доброго слова. Когда за ним закрылись двери, Собеский, окинув взглядом притихший зал, произнес негромко:

– Будем считать, что отныне у нас нет французской партии, как нет и австрийской. Есть польское шляхетство, которое заботится только о благоденствии и безопасности отчизны… – Эти слова были прерваны восторженными возгласами. Переждав минуту, Собеский совсем другим тоном обратился к сейму: – Панове послы, по договору с императором Леопольдом, который мы подпишем в самое ближайшее время, мы должны выставить сорок тысяч войска. Сейм сейчас решит, где взять деньги, чтобы нанять и снарядить такое количество воинов. Государственная казна пуста. Четверти доходов короля едва хватает для того, чтобы у меня была личная охрана, не говоря уже о содержании кварцяного войска[109]. Остается два источника, откуда мы можем черпать средства, – повысить налоги на крестьян или раскошелиться самой шляхте…