Он никогда не задумывался о возрасте матери и вообще о старости – потому, наверное, что отец умер молодым. А ведь не так это, не совсем так: отцу было шестьдесят три. Это я был молодым. Но не только это: отец всегда был молод, сколько бы лет ему ни стукнуло; таким в памяти и остался.

Мать была… вне возраста, что ли, поэтому теперешнее ее состояние вводило Карла в замешательство. Седина в волосах ее нисколько не портила; очки… Она давно читает в очках, но очки – это еще не старость. Она никогда не жаловалась на бессонницу и не спала днем. Хотя вспомнилось тут же, как она берет в руки и тут же снова ставит на стол чашку, смущенно улыбаясь: «Рука болит; боюсь уронить». Или, когда поднимаются по лестнице, вдруг останавливается на площадке, морщась от боли: «Сейчас… колено», – и отмахивается от его вопросов, от его поддержки: «Я сама».

Он вспомнил древнюю легенду или притчу, которую читал в детстве. Мудрецы спорили о том, что человек должен сделать в жизни. Самое главное было посадить дерево, родить ребенка и убить змею. Маленький Карлушка только-только научился читать, они приехали в ссылку, и каждый человек, каждая семья пытались устроиться в чужом месте, приспособиться к нему, не мечтая о том, чтобы прирасти. Что это была за книга и как она попала к нему в руки, он не помнил, тем более что в то время его бесконечно занимал самый процесс чтения, была ли то газета, книга или казенная инструкция. Запомнился, однако, мудрец со своим предписанием. Он гордо прочитал отцу всю страницу, потом спросил:

– А ты змею можешь убить?

Отец не сразу ответил.

– Это самое трудное, – сказал задумчиво, – змею убить. Все остальное я сделал, – он кивнул на книжку. – Я посадил много деревьев; вернемся домой – увидишь. Сын у меня тоже есть…

– А змею? Змею ты убил?

– Убил, – помолчав, ответил отец. – Это было очень трудно, но змею тоже убил.

В детстве он часто представлял себе, как отец подкрадывается с палкой к огромной свернувшейся змее, поднимает руку… Но змея уползает, он гонится за ней по лесной дорожке, дорожка из лесной незаметно превращается в гравиевую, и Карлушка засыпал.

Дерево – ребенок – змея… Разве убить змею не проще всего остального, почему для отца это было так трудно?

Вдруг высветился в памяти недавний плакат, увиденный в поликлинике: дерево, ребенок и условная змея – энцефалитный клещ; просто вспомнил не сразу.

Обеденный перерыв подходил к концу. Здесь, в столовой, тоже чувствовалось ленивое лето: никто не торопится, много свободных столиков. Наверху, в отделе, тоже пустуют многие столы. В такое время хорошо работать – или решать кроссворд, или красить ногти, чему серьезно и самозабвенно предается новенькая, Наташа – молодой специалист. Штиль, полный штиль.

И как раз поэтому Карлу пришлось ехать в командировку. Начальник отдела развел руками: «Вариантов нет, сам видишь. За недельку управишься – и назад. В понедельник и отправляйся». Он тоже уходил в отпуск, мыслями был уже не здесь, а в Минводах, и не было ему никакого дела до Карлушкиной больной матери, хотя посоветовал, подписывая командировку: «Ну, договоришься с соседями как-нибудь, что ли», – и посмотрел на часы.

Совет был бы хорош, если бы отношения матери с соседями по квартире не ограничивались короткими приветствиями на кухне и в коридоре. Такой барьер обособленности Лариса установила с самого начала и делала вид, что не замечает любые попытки соседей пойти на сближение. Ответная реакция колебалась от «не больно-то и хотелось» до «провались ты пропадом», однако если выказывалась, то не высказывалась.

В конце концов, решил он, буду каждый вечер звонить, с Подмосковьем связь нормальная. «Поезжай, конечно, – мать была совершенно спокойна, – отдохни от меня. Ничего страшного за неделю не случится. В магазин тоже могу сама ходить, мне докторша гулять велела». Сколько Карлушка помнил, это было ее любимое присловье: «ничего страшного». Было еще одно: «большое дело, подумаешь», если что-то «страшное», то есть достаточно серьезное, происходило.

«Ничего страшного», если кто-то есть поблизости, а кому позвонит мать, при ее-то замкнутости, тем более что во всем городе нет ни одной родной души? С тех пор как она вышла на пенсию… А кстати, как звали ту тетку – волосы пучком, серьги с красными камешками, она с матерью в оранжерее работала? Анна Яновна, вот с кем нужно связаться! Мать с нею видится – по крайней мере, раньше виделась.

– Верно, давно ее не видела, – Лариса оживилась. – Прямо сейчас и позвоню.

Телефонный разговор ее озадачил и встревожил, потому что с Анной Яновной поговорить не удалось. Трубку взяла соседка и зачастила раздраженно:

– Так чего ж вы звоните, когда нету ей тут, уж скока время не живет, а все звонют.

С немалым трудом упросила Лариса позвать к телефону сына Анны Яновны. Сына тоже не оказалось дома, но, к счастью, подошла невестка, заговорила быстро и громко, но не с Ларисой, а с инициативной соседкой:

– Не ваше дело разоряться и трендеть, если не вам звонят, ваше дело к телефону позвать, сколько раз я вам по-хорошему говорила, алло! Алло, вам кого?

Низкий голос звучал заинтригованно, с паузами; женщина говорила с Ларисой вежливо, но от вопросов удержалась: просто назвала новый телефон свекрови и адрес. Нет, не обмен; гораздо интересней. Послышался короткий смешок.

Лариса поблагодарила и попрощалась. Ясно было одно: сын с невесткой и дочкой остались в коммуналке, в то время как… Господи, мы же недавно разговаривали, перед Новым годом! Или это было… Неужели это была прошлая зима и прошлый Новый год?

Анна Яновна жила совсем рядом с Карлом, в соседнем с цветочным магазином доме. Она очень обрадовалась Ларисиному звонку, но, как всегда бывает при долгом перерыве в общении, в разговоре часто повисали неуклюжие паузы, а потом обе начинали говорить одновременно. Условились, что Анна Яновна зайдет на следующей неделе.

Собраться можно было от силы за час, а самолет рано утром. Карл извлек из утробы раскладного дивана сумку: Лиза в свое время привезла из Германии. Почти невесомая, из какого-то прочного материала, с уймой карманов, сумка эта в командировках была незаменима. Белье, носки… Черт, всегда нечетное количество. Рубашки надо гладить. Хорошо бы позвонить Анне Яновне, что меня не будет. И позвонил бы еще вчера, но остановила малодушная мысль: она станет расспрашивать, из самых добрых побуждений. Утюг; где утюг? Кажется, в ванной. Свитер… Нет, свитер не нужен, в самолете хватит пиджака, а у них там теплее, чем здесь. Все лекарства у матери на тумбочке: от давления, от сердца и снотворное. Записную книжку – в боковой кармашек, вместе с журналом.

Утюг и вправду нашелся в ванной. Не забыть бритву-пасту-щетку-расческу, но – завтра; с утюгом в руках вернулся в комнату. Спортивный костюм – на дно, его помять не страшно. Никаких спортивных амбиций у Карла не было, но нужно же во что-то переодеться в гостинице. Серые брюки. Паспорт, билет. Техдокументация; командировка. Да, утюг-то включить не мешало бы… Сколько рубашек нужно на неделю? Допустим, хватит трех, на всякий пожарный. Билет и паспорт – в пиджак, остальные бумаги в сумку, во внутренний карман. Пиджак не этот, а серый в елочку; вон он, на стуле. И с серыми брюками сочетается.