— В нашем деле всегда так, — подтвердила опытная Нина. — Когда вы с кем-нибудь сойдетесь, вы можете встречаться на лестнице по вечерам, в семь часов, только и всего.

— Меня это не устраивает. Я ухожу вовсе не из-за вас, фрау Нина, а потому что не желаю жить монашкой.

Лотта направилась к заднему выходу, но Адель ее окликнула:

— Твой паренек сочиняет эстрадные песенки — текст и музыку? Я бы кое-что спела из его вещей, скажи ему! Пусть заглянет сюда — он может ужинать здесь всегда когда захочет.

— Тогда я беру назад свой отказ, госпожа Фукс! — Лотта от всего сердца расцеловала Нину. — Буду жить монашкой, и пусть мальчик получает ужин!

Адель между тем вернулась к прерванной было перепалке с Марией. Предметом спора была всего-навсего чашечка мокко, которую Адель для виду дала посетителю даром, чтобы тот щедрее раскошелился. Она поучала Марию:

— Вы же знаете, фрейлейн, что у меня всерьез никто ничего не получает бесплатно! Вы нарочно чините мне убыток.

Адель говорила резко, но и Мария потеряла терпение.

— Вы сами этого не думаете. Не так вам важно кофе, но вы не прощаете мне, что у меня ребенок — и не от кого-нибудь, а от вашего дружка, которого я вам охотно уступаю. Он просто хотел вас позлить, вот и нашептал вам.

Адель вскипела.

— Вы разговариваете, как сущая портниха! Больше из вас ничего не выйдет! — Она обратилась к остальным: — Девчонка носила деревенские шерстяные чулки, когда я оторвала ее от иголки. Но не ждите благодарности — в особенности от холодной гамбуржанки. Я сама. — с веселого Рейна, — добавила она, совсем протрезвев.

Крепкие напитки действовали на нее, только пока их делили с нею посетители.

Стелла заметила:

— Я, слава богу, из Мюнхена.

— Я, слава богу, из Бреславля, — подхватила Геди.

Нина спросила Марию:

— Вы одна здесь из деревни, правда?

Нина знала: на деле все они были деревенские, как и она сама. Гостям она рассказывала, что родилась в открытом море.

— Во всяком случае, о втором ребенке не может быть и речи, — заявила Адель. — Ты и мой любовник — вы оба у меня под присмотром. Ты не можешь взять расчет. С тобой дело обстоит иначе, чем с Лоттой. Тебя я крепко держу в руках! — Адель сидела на высоком табурете и уперлась тыльной стороной ладоней в расплюснутые под нажимом ляжки; сигарета почти обжигала ей губы, дым шел в глаза. — И ты это знаешь, Мария.

Ни на секунду ее прищуренный и беспощадный взгляд не выпускал жертву, складки на лбу змеились. Вот бы когда поклонникам полюбоваться на нее! Мария не ответила ни слова, но лицо ее оставалось по-прежнему жестким.

У зрительниц пробегала по спине приятная щекотка; однако они понимали, что задерживаться при этой сцене не рекомендуется. Нина, как самая благоразумная, погнала других к выходу. Себе же самой она сказала мысленно, что в сущности нельзя оставлять этих двух женщин наедине. Но когда она хотела прикрыть дверь, за порогом стоял Курт.

— Атмосфера напряженная? — спросил он.

— Зашел бы лучше и присмотрел! — попросила Нина.

Мальчик думал только о том, как бы улизнуть.

— Хорошо, хорошо.

Нина удалилась, но он все еще не входил.

Мария сказала:

— Чего вы, собственно, от меня хотите, фрау Фукс? Если я заявлю, что вы нашли синий камень вовсе не у меня, вы ничего не докажете — у вас нет свидетелей.

— Докажу. Через Курта. Он мне послушен.

— Кирш ему не поверит… Нет, фрау Фукс, я остаюсь здесь, потому что я так хочу, мне у вас нравится. И воображайте спокойно, — что я у вас под присмотром! Но скорее, может быть, вы у меня!

— Заметьте, фрейлейн: при вскрытии ничего не найдено. Ваш друг Кирш остался с носом, кланяйтесь ему от меня! Я выпуталась, но вы — нет, и Курт — нет!

— Вы тоже кое-что должны приметить себе, госпожа Фукс: жить вам недолго.

— Вы и меня хотите отравить?

Мария покачала головой. Она смотрела на слегка вздутый живот противницы. Все свои годы она прожила в Вармсдорфе, Любеке и Берлине бок о бок с немногими людьми, но в такой тесной близости, что научилась распознавать, долго ли проживет каждый из них и как он уйдет из жизни. Сама того не желая, она видела, когда к ним приближалась смерть. Она вовсе не считала нужным это замалчивать — ни перед другими, ни перед собой. Она даже удивилась, когда Адель сникла и схватилась за медный поручень буфета.

— Сядьте лучше на диван, — посоветовала Мария и повела Адель к ближайшему столику.

Слабость Адели сказалась слишком внезапно, Марию это смутило.

— Ну да, мой Отто тоже умер, — бормотала про себя Адель. — Вспомнить, как мы начинали! Он был тогда сутенером и по ночам перед кабаками поставлял клиентов перепившимся женщинам. Так я узнала и полюбила его. Первый ресторан мы открыли на мои деньги, а потом развивали дело сообща. Без меня он никогда бы не стал порядочным дельцом, и все-таки как часто у нас с ним шло вкривь и вкось! Теперь все равно, — вздохнула она. — По совести говоря, чего теперь можно еще ожидать? Курт все же не Отто. — Она задумалась. — Налей мне коньяку, Мария! В этот час тянет на безрассудства. Знаешь? Утром, от четырех до пяти, ты должна особенно следить за собой.

Мария подумала: «Почему?» Она не понимала, только взгляд ее вдруг приметил пустые складки на парчовом платье Адели и лицо хозяйки показалось ей сморщившимся под рыжими буклями и ярким наведенным румянцем. Марии сделалось не по себе; она тоже потянулась к бутылке.

Тогда Адель стала извиняться за свое состояние.

— Я не могла горевать о нем, пока люди думали, что я его убила. Только когда с меня сняли подозрение, все это снова завладело моими мыслями. Довольно! Деловая женщина не должна пускаться в сантименты.

— И потом у вас же есть Курт. Ко мне вы, право, можете не ревновать. У меня ребенок.

— Это правда? Скажи честно, Мария: что ты сделаешь, когда меня свезут в крематорий и Курт получит в наследство мой ресторан? Но это я только так говорю. Во-первых, завещание еще не написано, а во-вторых, я вовсе не собираюсь помирать.

— Недурно сказано! — крикнул из темноты Курт. Он был бледен и развинчен; на все, что он мог подслушать из-за двери, он только зевал. Но вид этих двух женщин, сидящих рядом, оживил его. Слова редко трогали Курта, они были для него все равно что воздух. Зато