— Честно говоря, Аллен, — заговорил он наконец, — я пригласил вас на ленч вовсе не затем, чтобы обсуждать дела Рассела Хейзена. Вы говорили с Джимми?

Ну вот, началось, подумал Стрэнд и весь напрягся.

— Да, — ответил он. — Вчера вечером.

— Он сказал, что уходит от меня?

— Да.

— Объяснил почему?

— Объяснил. — Стрэнд избрал нейтральный тон. — Насколько я понял, он собирается упрочить свое материальное положение. — И тут вдруг до него дошло: против собственной воли он пытается защитить сына.

— Улучшить материальное положение, вон оно как… — задумчиво протянул Соломон. — Ну что ж, можно назвать это и так. Но только надолго его не хватит.

— Да, женщина очень странная, если не сказать больше, — заметил Стрэнд. — Думаю, она его просто загипнотизировала.

— Боюсь, дело обстоит иначе, Аллен. Это она находится под гипнозом. Конечно, немалую роль тут играет секс. Ее бросали абсолютно все мужчины, с которыми она когда-либо связывалась. А Джимми так замечательно притворяется, что влюблен в нее.

— Притворяется?

— Аллен, — терпеливо начал Соломон, — вы же видели эту женщину. Ну скажите, вы сами могли бы в нее влюбиться?

— Но мне не девятнадцать, — растерянно пробормотал Стрэнд, понимая, что это не самый сильный аргумент.

— Вообще эта идея принадлежит Джимми, — сказал Соломон. — Так он мне, во всяком случае, заявил. Пришел с месяц назад и сделал деловое предложение: их собственный фирменный знак, часть доходов, никакого вмешательства с моей стороны по части выбора материала, четкий график выступлений, обеспечение оркестрами — короче, все берут в свои руки. Недурно для девятнадцатилетнего мальчишки, которого я всего несколько месяцев назад взял на работу, чтобы сделать одолжение другу. И еще он сказал, что дает мне на размышление ровно месяц, потому как ровно через месяц истекал срок ее контракта. И если я отвечу «нет», он ее забирает. Дайер приносила нам самый большой доход из всех исполнителей. Но я ответил «нет». Время от времени я и сам выступаю в роли шантажиста — так, по мелочам и исключительно для пользы дела. — Соломон хитровато усмехнулся. — Но шантажу не поддаюсь, нет! Я сказал Джимми, что он уволен, но Дайер тут же закатила такую истерику!.. Кстати, сейчас мы готовим ее записи, а это недели на три работы, да и то в нормальных условиях, так что пришлось оставить его еще на месяц. Но сейчас он уже вылетел. Просто мне хотелось объяснить, чтобы вы знали, за что именно уволен Джимми.

— Спасибо, — печально ответил Стрэнд.

— Надеюсь, это нисколько не повлияет на наши дружеские отношения?

— Конечно, нет, — не совсем искренне ответил Стрэнд.

— Музыкальный бизнес — один из самых жестоких, — сказал Соломон. — Не успеешь опомниться, как глотку перережут. Но люди, особенно молодые, считают, что прорваться ничего не стоит, что им все нипочем, так и рвутся вперед, игнорируя устоявшиеся правила и обычаи. Однако они глубоко заблуждаются. Боюсь, ваш Джимми не настолько сильная личность и никогда ею не станет. Только наживет массу врагов. Нет, какие-то взлеты у него будут, Аллен, но затем начнется падение, и его уже не остановишь. Знаете, меня это вовсе не радует. Напротив, печалит, поскольку я знаю: мои прогнозы сбудутся. Эта женщина представляет собой угрозу, она как бомба или мина, готовая взорваться. Голос у нее садится, и ей это известно. Она нуждается в защите, а Джимми и мать родную от сквозняка защитить не сможет. Она то и дело впадает в отчаяние, страдает маниакальной депрессией. И в один прекрасный день, вернее вечер, на эстраде появится какой-нибудь молодой гений и просто сметет ее со сцены. В ее доме перестанет звонить телефон, и она в очередной раз попытается свести счеты с жизнью. Если бы вам удалось уговорить Джимми прийти наконец в чувство, я бы взял его обратно. И со временем вполне смог бы превратить его из дилетанта в профессионала. Причем не ради себя, а ради его же блага. Вы верите мне, Аллен? Верите? — Соломон пристально всматривался ему в лицо через стол.

— Верю, — ответил Стрэнд. — И вчера вечером сказал ему, что на меня его поступок произвел самое омерзительное впечатление. Как вы, наверное, заметили, я не сторонник грубых выражений, а эти слова можно причислить как раз к такому разряду. Я сказал, что стыжусь его, а потом встал из-за стола и ушел. А он остался сидеть. Но я понял, переубедить его невозможно. Или он так изменился за последние несколько месяцев, или же всегда был таким, просто я этого не замечал… Как бы там ни было, но он, судя по всему, твердо вознамерился идти своей дорогой. — Стрэнд вспомнил, с чем Джимми сравнил благодарность. С ножом, вложенным в руку парню, — именно так он выразился, — а потом, сказал он, надо еще научить его, как лучше перерезать глотку. — Сын ушел из моей жизни, — признался он умному, пожилому и доброму человеку, что сидел напротив. — Что я теперь могу сделать? Только помахать ему на прощание. Вы уж простите…

Соломон потянулся через стол и ободряюще коснулся руки Стрэнда.

— Знаете, что нам сейчас необходимо? Просто позарез? Выпить по глоточку бренди. Самого лучшего бренди, который тут имеется.

И они выпили по рюмке бренди, а потом Соломон сказал, что у него в офисе назначена встреча с каким-то композитором.

— Он маленько чокнутый, — объяснил Соломон. — Приходит в контору по делу только по субботам. Говорит, что это его счастливый день. Из-за этого сукина сына я уже пропустил две поездки в Палм-Спрингз и уик-энд, во время которого собирался покататься на лыжах. Хочешь заняться музыкальным бизнесом, а, Аллен? — с улыбкой спросил он.

— Нет уж, спасибо, — ответил Стрэнд. Чуть позже он с грустью следил за тем, как Соломон идет через зал к дверям — просто образчик успеха и процветания, вальяжный, уверенный в себе, — добродушно приветствуя взмахом руки сидевших за другими столиками знакомых.

Он находился на вокзале «Гранд-Сентрал», ждал поезда на Коннектикут, который должен был отправиться в три двадцать одну. Молодая парочка — высокий парень и хорошенькая маленькая девушка — отчаянно целовались на перроне, словно им предстояла разлука на долгие годы. Стрэнд не сводил с них глаз — его забавляло и одновременно смущало столь пылкое проявление страсти на людях. По дороге из ресторана он неотступно думал о Джимми, который пустился бог знает в какую авантюру на волне, так сказать, секса. Думал он и о Кэролайн, этой разрушительнице семейного очага, которая мучила всех мужчин подряд, если, конечно, верить словам несчастной жены учителя биологии. Вспоминал об Элеонор, которая торчит где-то в далеком маленьком городке в Джорджии лишь потому, что, по ее словам, не может жить без любимого человека, а тот, в свою очередь, не может жить без нее. Перспектива завершить уик-энд в одиночестве, в опустевшем, продуваемом всеми ветрами кампусе, грела все меньше и меньше и казалась все менее привлекательной. Все же в этом старом городе что-то есть, соки по-прежнему бродят. Впервые за все время ему была ненавистна мысль о том, что Лесли нет рядом. Стрэнд вспомнил строчку из ее письма. Она, видите ли, парит в небесах. Он бы тоже парил, если б оказался в Париже. Стрэнд резко отвернулся от все еще обнимавшейся парочки и перешел на ту сторону платформы, вдоль которой выстроились в ряд телефонные будки. Нашел номер в справочнике, бросил в щель двадцатицентовик и набрал. Долгие гудки. Раз десять. Никто не подошел. Джудит Квинлен не было дома. Он повесил трубку, выудил монету и поспешил обратно, туда, где на платформе уже открылись ворота для посадки. И едва успел вскочить в последний вагон, как поезд тронулся и отошел от станции. Он шел по вагону в поисках свободного места и вдруг увидел ту самую маленькую девушку, которая целовалась с парнем на вокзале. Она плакала, прижимая к глазам скомканный носовой платок.