– Ничего не удалось! Фрейя, помоги! – Он взял меня за руку. – Если я ее не добьюсь, мщение за Бальдра не свершится, он никогда не вернется! Возрождение мира станет невозможным! Пойми, это намного важнее, чем упрямство какой-то девушки! Я убедил даже ее отца!

– Ты открыл ему правду? – Я непритворно удивилась.

– Не всю. Когда я пришел к нему чародеем, я сделал пророчество, что у Ринд родится сын – отважный воитель. Старик ётун согласился допустить меня к своей дочери. Тогда я и ударил ее жезлом укрощения. Но, кроме болезни, никаких последствий не добился.

Он опустил голову, со стыдом и сокрушенным сердцем признавая, что в искусстве сейда уступает мне. Оказать хоть какое-то воздействие на жертву может почти всякий, кто владеет приемами, но совсем другое дело – добиться нужной тебе перемены, да еще и не причинив жертве вреда. Лучше всего – чтобы она ничего не заметила. Для этого нужен настоящий искусник. Не всякий смог бы признать свое бессилие и прийти за помощью к сопернику, но Одину хватает и ума, и воли, способной одолеть даже стыд и самолюбие величайшего из богов.

– Фрейя, я больше не знаю, что делать! – Он опустил руки и свесил голову. – У меня… Смотри.

Он распахнул свою меховую одежду – в Ётунхейме холодно, – и показал шрам на груди. Тот покраснел и вздулся, вокруг него на коже виднелись воспаленные пятна. Я содрогнулась: зрелище было неприятное и угрожающее, будто Зев Мороков пытается сломать запоры и вырваться из его груди. Кое в чем Один прав: если его дело не сладится, опасность грозит самому возрождению богов.

При виде его шрама мои черные глаза сами собой налились слезами – ведь и я знала, что такое страдание потерянной любви! Те, кто проклинает меня за свою боль, забывают: я и сама несу ее. Слезы размыли черноту, мои глаза сделались голубыми. На душе посветлело, и мне на самом деле захотелось ему помочь.

Я колебалась: не хотелось способствовать успеху Одина в совращении девы и подводить Гевьюн. Но раз уж дело не в похоти, а предреченном, не могу же я уподобиться Локи и сделаться губительницей мира!

Я подула на его грудь, положила руки на шрам и запела. Я обещала ему помощь, просила Зев Мороков отодвинуться. Уйди, говорила я, оставь его, он мой, я защищаю его силой любви, а где есть любовь, там не места бездне. Ей нечего было ответить: любовь расставляет все по местам, создает облики и наделяет ценностью, изгоняя пустоту и путаницу. Перед моими закрытыми глазами зияла чернота, на меня веяло ледяным холодом, но я источала тепло жизни, оживляя движение его крови.

О́дин сидел неподвижно, как камень, но я ощущала, как его грудь медленно вздымается под моими ладонями и как с каждым вздохом его боль уходит, сменяясь облегчением. Не зная, что я причина его нынешнего несчастья, он был благодарен мне за исцеление. Кажется, никогда еще между нами не царил такой чистый мир, как в эти мгновения. Когда он не пытался подчинить меня, я легко дарила ему целящую силу любви. Вот только он не может не пытаться подчинить – такова его природа, она не позволяет ему быть рядом со мной, требует занять место выше. Или хотя бы сверху…

И вот шрам побледнел и сделался гладким, лишь несколько красных пятен остались вокруг него.

– Я никогда… – медленно начал он, не открывая глаз, будто боялся, что это вырвет его из блаженного сна, где боли нет. – Никогда не узнаю всех тайн вселенной. Для этого нужна бесконечность, и поиск мой бесконечен, но срок жизни моей, как и всех нас, имеет предел. Но кое-что я уже знаю. Я знаю, что залечивает раны, нанесенные поиском знаний. Что останется с каждым из тех, кого одолеет судьба.

Он поднял веки и посмотрел на меня. В первый миг его правый глаз был пуст и черен, но быстро сделался живым и зеленым.

Я ответила ему долгим взглядом. Эту тайну я постигла намного раньше него. Его сила приводила отважных, непреклонных героев к славной гибели, о которой слагали песни. А моя сила раскрывала курганы, чтобы их жены и возлюбленные могли войти туда и укрыться в их объятиях даже в смерти. Моя сила сильнее смерти. О́дин знает это, потому он так стремится завладеть ею, потому его влечение ко мне так же бесконечно, как его познание.

Его разум вечно жаждет вдохновения. Ну а может ли хоть что-то в целом мире вдохновить сильнее, чем любовь?

– Я дам тебе мой цветок, – из своих волос я вынула желтую звезду сон-травы и подала Одину. – Ты должен отдать его Ринд, чтобы она положила под изголовье. После этого ты войдешь в ее сон и там попросишь у нее этот цветок. Во сне мало кто может противиться этой просьбе, а отдав цветок, человек вручает вместе с ним свою судьбу. Если во сне она отдаст тебе цветок, то будет твоей.

– Но как я дам ей этот цветок – она даже не подпускает меня и ничего у меня не возьмет.

– Измени облик еще раз. Притворись… скажем, женщиной. – Я улыбнулась, хотела напомнить, что у Тора этот прием отлично получился, но не стала, боясь его спугнуть. – Старухой. Наймись к ней в служанки. Тогда ты сможешь проникнуть в ее спальню и сам подложишь цветок ей под голову. А потом останется лишь подождать, пока она заснет.

– Благодарю тебя, Фрейя! – Он взял мою руку с цветком и поцеловал ее, а потом только вынул цветок из моих пальцев.

Даже слезы заблестели на его усталых зеленых глазах. Он смотрел на меня так, будто хочет еще что-то сказать; его губы дрогнули, но он сдержался и отвел взгляд.

Через Источник я наблюдала, как он претворяет мои советы в жизнь. Старуха! Какая из него получилась старуха – заискивающе-любезная, услужливая, с живыми льстивыми глазками, морщинистая и ловкая! Проворная, как мышь. Он мог бы обмануть даже меня – если бы я не сама дала этот совет и не знала, что это Один опять явился к Ринд, в четвертый раз изменив облик. Я смотрела, как мнимая старуха по вечерам моет ноги Ринд, словно невзначай поглаживая ей колени и даже бедра. При этом зрелище я… не то чтобы приревновала или позавидовала, а скорее подумала: как поразилась бы эта ётунская девушка, если бы узнала, что ей моет ноги сам владыка