изящества и замести следы, сбив с толку полицию. Он купил поношенную одежду, какую носят рабочие, и избавился от пошитого на заказ костюма, оставив его ночью под грудой старых бревен. Он отпустил бороду и купил очки в массивной оправе. Эти простые меры превратили его из благополучного агента по продаже недвижимости в социалистически настроенного безработного плотника. Пытаясь скрыть страх быть обнаруженным, он держался грубо и свирепо, что вполне соответствовало его роли недовольного пролетария.

Денег хватало. Долгое время все было тихо, и страх ареста ослаб, но Сайлен все равно нигде не задерживался. Странное, болезненное беспокойство гнало его дальше. И везде, казалось ему, были реки с ивами по берегам, напоминающие о содеянном, и всегда попадались похожие на Элизу женщины. Только завидев ручей или девушку, схожую с ней хотя бы одной чертой лица или деталью одежды, он устремлялся к ближайшему вокзалу. Он пытался не думать об Элизе, и иногда это ему удавалось, но нервы не выдерживали любого случайного напоминания. Больше всего тревожила ужасная частота таких напоминаний. Он не мог объяснить их естественным ходом вещей.

Он часто – всякий раз внезапно и ни с того ни с сего – вспоминал Элизу такой, какой увидел ее в последний миг, когда ее противоестественно бледное и четкое лицо проступило из сумерек. Даже когда получалось ее забыть, на задворках сознания оставалось смутное тревожное чувство, что его преследуют. К тому же развилось физическое ощущение, будто он не один, будто повсюду его сопровождает некто невидимый. Поначалу Сайлен не связал это ощущение с Элизой и не подумал о ней, когда спустя время начались настоящие зрительные галлюцинации.

Сайлен понимал, что нервы сдают, и порой делал попытки взять себя в руки. Он знал, или ему когда-то сказали, что такое состояние может привести к безумию. Он прибегал к самовнушению, стараясь прогнать иррациональные страхи и образы, которые донимали его в скитаниях. Он чувствовал, что ему отчасти удается, что одержимость слабеет. Одновременно он решил, что у него портится зрение. Его стало беспокоить размытое пятнышко на самом краю поля зрения – Сайлен не мог ни рассмотреть его, ни сказать, что это, но оно преследовало его всюду, не меняя положения. Он видел его, даже лежа в темноте, словно оно испускало бледное свечение. Ему пришло в голову, что глаза портятся из-за очков, и от очков он избавился, но необъяснимое пятно не исчезало. Отчего-то – помимо естественной боязни глазных заболеваний – оно ужасно его тревожило. Но при этом он не так часто думал об Элизе, а кроме того, не так боялся рек и женщин, как раньше.

Однажды вечером в незнакомом городе, вдали от штата, который покинул, Сайлен нарочно пошел гулять к реке, поросшей по берегам деревьями. Он хотел сам себя ободрить, хотел почувствовать, что властен над старыми страхами.

Когда он подошел к воде, были еще сумерки – тот обманчивый полусвет, что так призрачно меняет пропорции и расположение вещей. И внезапно Сайлен заметил, что странное пятно теперь не на краю поля зрения, а прямо впереди. К тому же оно превратилось в человеческое лицо, только крошечное и как бы в перспективе. Но каждая черточка была видна неестественно четко и обрисована бледным свечением на фоне темной воды. То было лицо Элизы, каким Эдгар Сайлен видел его в последний раз…

Позже Сайлен не помнил, как убегал от привидения. Осознание собственных поступков утонуло в первобытных водах безрассудного ужаса. Когда Сайлен пришел в себя, трясясь, словно в малярийной лихорадке, он обнаружил, что сидит в курящем вагоне движущегося поезда. Он даже не мог вспомнить, куда едет, пока не посмотрел на зажатый в руке билет. Лица Элизы он больше не видел, но в поле зрения, как и раньше, маячило размытое пятно – пожалуй, чуть дальше от края.

В течение нескольких дней изображение становилось четким лишь в сумерках. Но оно все время двигалось ближе к центру. Затем Сайлен начал видеть лицо в разное время дня, а также ночью. Оно всегда бледно светилось, оно было бесплотным, оно не имело тела, как на фотоснимке при двойной экспозиции. Но четкость деталей была аномальной: даже на большом расстоянии, где оно держалось много дней, он различал расширенные от ужаса глаза, приоткрытые губы и синюшные следы собственных пальцев на белом горле. Лицо являлось ему на улице, в поездах, в ресторанах и гостиничных вестибюлях, оно заслоняло от него прохожих, он видел это лицо в листве деревьев и у актеров в спектаклях или кино, куда ходил, надеясь на время отвлечься. Но сперва оно преследовало его не постоянно, появляясь и исчезая непредсказуемо, и каждый раз вселяло в него парализующий ужас, который успевал слегка рассеяться к следующему явлению.

Сайлен никогда не верил в сверхъестественное. Но он кое-что знал о болезнях мозга и патологических галлюцинациях. Его страх перед мертвой женщиной многократно усиливался страхом безумия. Он чувствовал, что, вне всякого сомнения, скатывается в некое помешательство. Сначала он пытался между приступами паники взывать к собственному разуму. Кроме прочего, пошел в публичную библиотеку, решив проконсультироваться с медицинскими трудами по патологии мозга. Второй раз он туда не пошел: когда он читал одну из таких работ, буквы на странице вдруг стали расплываться и блекнуть, и ему показалось, что он смотрит сквозь них в темную бездну, где плавает лицо Элизы.

После этого лицо стало являться ему все чаще с каждым днем, и настал момент, когда лицо появилось и больше не исчезало. Некоторое время Сайлен пил не просыхая, он искал забвения в наркотиках, но даже в пьяном бреду избавиться от фантома не удавалось. Затем разум поддался совершенно иррациональному страху, и с той поры Сайлен жил в аду призрачных суеверных ужасов. Лицо уже было не просто галлюцинацией – оно вернулось из сокровенной страны мертвых, поднялось из бездны, недоступной человеческому восприятию, чтобы леденить его, Сайлена, кровь и ум жуткими видениями того, что таится в пучине смерти. Вероятно, разум его уже пошатнулся, потому что вскоре страх безумия растворился в безбрежном и бездонном страхе перед самой Элизой и неведомым миром, куда он вверг ее своим злодеянием. Не замечая ничего, кроме привидения, Сайлен натыкался на людей на улице и часто рисковал угодить под автомобиль. Но он, как сомнамбула, всегда каким-то чудом избегал опасности, даже не поняв, от чего спасся.

Лицо теперь было ближе. Оно висело напротив Сайлена за каждым столом, плыло впереди над тротуарами, стояло в изножье кровати по ночам. Всегда одно и то