— Князь Володарь презрел установление снема в Витичеве! Не отдаст сей коромольник Теребовлю! Укрепился, змий! В городках на кон-границе с Киевской землёй ратников оружных держит! — цедил боярин, широкие вислые усы его грозно топорщились, худая, длинная шея с выступающим кадыком недовольно дёргалась. — Князья наши собрались примерно наказать сего подлого пса!

— С половцами погаными дружбу Володаришка водит! — добавил, ещё сильней сузив свои глаза-щёлки, Торчин. — Окреп, супостат, в углу возле Горбов!

— Ещё, бают, с ромеями он сносится! — продолжил Коницар. — У его связи обширные! Такожде в Поморье с дикими пруссами пересылается! И с самим германским крулём, исчадьем ада, дружбу имеет, науськивает его на угров да на ляхов! Круль же Генрих, княже, сестру твою единокровную, Евпраксию[309], опозорил!

— О сестре моей вспоминать здесь вовсе не к месту! — гневно осадил разболтавшегося киевского боярина Мономах. — Сказывайте, с чем прибыли! Новой рати ваши князья хотят на Руси Червонной?! Не навоевались, видать!

— Воистину! — тихо промолвил, сокрушённо покачав головой, бывший тут же Ратибор.

Коницар ожёг его полным немой ярости взглядом единственного своего глаза.

— Князь! — прохрипел он. — Надлежит тебе собрать дружину и помочь нам выбить Ростиславичей из Теребовли!

— Ещё что велели передать мои двухродные братья?! — Мономах недобро усмехнулся. — Не о том шла у нас речь в Витичеве, боярин. Что не хотят Ростиславичи отдавать Теребовлю — это их право! Теребовлю пожаловал им мой покойный отец, князь Всеволод. Следовало бы вам всем о том помнить. Равно как не забывать и установлений Любечского снема. Передайте, бояре, своим князьям, что Владимир Мономах, сын Всеволода, чтит данные на кресте клятвы! Или уже не помнят Святополк и Олег, как клялись в Любече?!

— В Витичеве ты смолчал! — возмущённо воскликнул Торчин.

— Троих их мне было не переспорить. Не желал я начинать новую распрю. Хотел и хочу поднять братию свою на половцев, — спокойным, ровным голосом признался Владимир. — Да токмо вижу, не дошли до владетелей русских слова мои!

— Коромольникам пособляешь ты, князь Владимир! — вскипел Коницар. С уст его сорвалась неподобная грязная брань.

— Охолонь! — резко прикрикнул на него Мономах. — Думай сперва, что говоришь и кому! Распустились совсем, я погляжу! Ступайте вон и передaйте своим князьям: не могу я роту преступить! Не пойду на Ростиславичей!

— Тогда! — Коницар вскочил с кошм. — Сами мы по себе будем, а ты — сам по себе! Прощай, князь Владимир! Не о чем с тобою более толковать! Зря спешили мы к тебе, коней добрых загоняли!

— Что ж! Как говорится, скатертью дорожка! Коней свежих вам дам, не обижу! Но ведайте, что угрозы ваши и пославших вас пусты, яко сотрясание воздуха!

Коницар в бешенстве схватился за саблю. Торчин удержал его за руку и примирительно произнёс, опасливо кося по сторонам своими щёлками-глазами:

— Мы передадим нашим князьям твои слова.

...Унеслись прочь вершники, исчезли посреди чёрных елей, лишь ветер свистел протяжно им вослед да клубы снега вздымались ввысь.

Мономах тем часом готовился продолжить свой путь. Отроки и гридни запрягали в возки коней, гасили костры, сворачивали и укладывали в обоз вежи. Подумав немного, постояв на берегу реки и ещё раз окинув взором закованную в ледяной панцирь Волгу, князь велел принести в походный возок пергамент, чернила и перо. Ровными буквами вывел он на листе:

«Встретили меня послы от братьев моих на Волге, говоря: «Присоединись к нам, выгоним Ростиславичей и волость их отнимем. Если же не пойдёшь с нами, то мы сами по себе будем, а ты сам по себе».

Я сказал: «Даже если вы и разгневаетесь, не могу с вами идти, клятву преступать».

И отпустив послов, стал я гадать по Псалтыри, в печали раскрыл его и прочёл: «Зачем печалишься, душа? Зачем смущаешь меня?»

...Ратного нахожденья на Червонной Руси не случилось. Не решились Святополк и иже с ним без помощи Мономаха воевать Володаревы волости. Хорошо помнили они, чем окончилась битва на Рожни поле. Да и новые набеги половцев Боняка и Шарукана вскоре повернули мысли киевского владетеля совсем в другую сторону.

Володарь теперь мог наконец вздохнуть спокойно.

ГЛАВА 92

Боярин Ратибор, заметно постаревший, весь какой-то ссутулившийся, сжавшийся, словно прожитые лета сдавили, стиснули его могучее тело, сидел в горнице на обитой рытым бархатом лавке перед Володарем. Визит Ратибора в Перемышль был вроде бы частным делом, но, по всему видно, не просто так очутился ближник Мономаха у Володаря в гостях.

— Слово к тебе имею, князь, — начал прямо рубить сплеча Ратибор. — В обчем, велено тебе передать: не пойдут Святополк и Святославичи на тебя войною.

— Откуда новости такие? — Володарь с трудом скрыл приятное изумление.

Последние полгода он только и делал, что готовился к грядущему ратоборству, посылал гонцов к половецким ханам, снарядил посольство даже в далёкий Царьград. К германскому императору Генриху, и к тому отправил Юрия Вышатича с Биндюком. Пусть бы отвлёк от Перемышля ляхов, первых друзей и союзников Святополка. Император поблагодарил за дары, но отговорился общими словами, дескать, может, и соберусь на ляхов, но не обещаю. Становилось ясно: немцам сейчас война с Польшей ни к чему, своих неустройств у них хватает. Зато помогли поморяне, повоевали волости польские, разор учинили, увели много пленных. Стало старому князю Герману не до Червонной Руси. С Коломаном тоже вроде бы налаживался мир. Правда, сидит до сей поры в подземелье Жольт, хрипит от злости, строит зверские рожи, как только увидит его, а особенно мечника Радко, клянётся отомстить. С этим тоже решать что-то надобно. Казнишь его — обидишь Коломана, отпустишь — навредить может здорово. Начнёт сговаривать угорских нобилей, подстрекать короля к новой вой не. И тогда, как знать, не захочет ли коварный! горбун отплатить за позор Вагры.

Володарь вздохнул, покачал головой. Да, забот у него полон рот.

Меж тем Ратибор отвечал на его