— Возвращайся скорее, — прозвучали из уст Володаря тихие скупые слова. Овладело им внезапно волнение, а отчего, сам он не мог понять.

Таисия, кивнув, легко, как молодая девушка, впрыгнула в возок и крикнула вознице:

— Поехали!

Спустя мгновения возок скрылся за поворотом дороги.

«Вот приедет, и снова будет это продолжаться? Буду я с двумя женщинами жить? До чего же я слаб! Не могу отринуть её, выбросить из своей жизни!» — сокрушался в мыслях владетель Перемышля.

Вспомнил он, как давеча после службы в соборе Иоанна подошёл к нему худенький монашек в чёрной рясе и с куколем на голове. Ни малейшего почтения перед князем не испытывал он, заступил путь и принялся громко бросать в лицо обвинения:

— Яко Соломон, живёшь ты! Яко поганин! Наложницу свою, гречанку, в жену возвёл! Живёшь с ею, супругою законною пренебрегаешь! Кайся, грешен бо еси!

Отодвинул Володарь монаха в сторону, но тот не отставал, шёл за ним следом, кричал громко, тыкал в его сторону перстом.

Уже хотел сын Ростислава приказать гридням прогнать его взашей, но стерпел, остановился, повернулся к монашку, промолвил прямо и откровенно:

— Да, грешен я! Да, живу неправедно! Но люба она мне, понимаешь, люба! И что мне делать, как быть?! Ты, что ли, совет дашь?!

Монах немного смешался, но затем решительно ответил:

— Искушение то бесовское! Воротись к супруге и детям, отринь помыслы плотские!

— Пошёл вон! — гневно прикрикнул Володарь на монаха.

Гридни отогнали рясоносца прочь, но после Володарь всё чаще стал задумываться о том, что монах, в сущности, прав. Но сил покинуть Таисию у него не доставало.

...Он долго хмуро, исподлобья смотрел на дорогу, на которой скрылся возок гречанки. Много позже он догадается, что Таисия уехала от него навсегда. И вовсе не в Свиноград держала она свой путь.

Выходит, оказалась она, хрупкая женщина, много страдавшая на своём веку, сильнее, твёрже его, князя, сумела отвергнуть цепкие чары греховной любви. От осознания этого становилось Володарю не по себе. Страдала его гордость, его княжеская честь. Как это так?! И странно, уязвлённое самолюбие одолевало, пересиливало в душе князя прежнее нежное чувство. Или это время, которое незаметно отодвинуло от него былые страсти? Наверное, так. Не раз вспоминал, конечно, сын Ростислава красавицу-гречанку. В веже ли воинской, когда лежал на кошмах, забросив за голову руки и положив рядом с собой харалужную саблю в узорчатых ножнах, или когда проезжай переведя на шаг любимого гнедого скакуна, мимо некогда принадлежащего ей красивого терема на взлобке, возникали перед мысленным взором его картины прошлого. Он, словно наяву, ловил глаза цвета южной ночи, то исполненные доброго лукавства, то злые, сверкающие ненавистью.

Что ж, было, схлынуло, истаяло. Жизнь Володаря продолжалась, но Таисии места в ней более не было.

ГЛАВА 95

Князь Святополк по привычке вышагивал из угла в угол горницы. Хмуро, искоса взирал он на собравшихся ближних бояр, говорил резко, отрывисто, недовольно кривя уста. Длинная чёрная борода его тряслась в такт движениям.

— Стало быть, прогнал вас с Торчином от себя Мономах? Не хочет воевать Ростиславичей? — спрашивал владетель Киева одноглазого Коницара.

— Обнаглел он вовсе, пёс! — зло процедил боярин.

— Ты о князе такое молвишь! — вспыхнул Святополк. — Тебе ли, жалкого уличанского старосты отпрыску, моего двухродного брата здесь обзывать словами последними?

Коницар испуганно соскользнул с лавки и повалился на колени.

— Прости, княже великий!

— Ладно, прощаю. Впредь себе такого не позволь! — Святополк немного смягчился. — Вот что, боярин. Гляжу я, не выгорит у нас поход на Теребовлю. По-другому содеем. Поезжай-ка ты к ляхам, ко князю Герману. Уговори их напасть на Володаря. Пускай повоюют.

— То к нашей выгоде будет, — встрял в разговор толстобрюхий Путята. — Ослабим ворога нашего.

Святополк угрюмо кивнул, но в сомнении стал перебирать холёными долгими перстами бороду.

Боялся он, боялся кары Господней. После ослепленья Василька частенько простаивал часы на коленях перед образами, клад поклоны. Воевать не любил, новой большой рати не хотел, но шёл, как всегда, на поводу у алчного столичного боярства. То была сила, которую ему не одолеть. Да и без поддержки таких, как Путята, Иванко Козарин, этот вот Коницар, — Святополк знал, — не удержаться ему на киевском отчем столе.

— Заворовал сыновей твой, княже великий. Ярополчич Ярослав не вельми Берестьем доволен. Помнит, как в Луцке сидел. Дань давать отказывается, посланных гобою людей прогнал, ратью грозит, — перевёл разговор на другое дядька Святополка, боярин Перенит, худой старик с широкими седыми усами, бородой лопатой и густо изрезанным морщинами жёлтым скуластым лицом.

Вот дядьке своему Святополк доверял всецело.

— Немедля надо супротив его выступить. Иначе лиха много створит сей петушок младой! — пылко воскликнул один из молодых бояр.

— Верно, — тотчас хором поддержали его Путята, Перенит и Туряк.

Киевский владетель прикусил ус. Что ж, против воли боярства он не пойдёт. Да и возмущал его племянник своими делишками. Не хватало ещё, чтобы среди самых ближних его родичей, внуков Изяслава и Гертруды, начался раздор!

— Воевода Иванко Захариич! Тебе поручаю вести дружину на Берестье! — объявил Святополк строгим голосом.

...В тот же день, забравшись в крытый возок, умчался на Волынь, а оттуда в польский Сандомир одноглазый Коницар. Всю дорогу он, трясясь на ухабах, злобно ругался и проклинал Владимира Мономаха и Ростиславичей. Из-за них разнылась его старая спина. Боль пересиливала тяжкая словно разливающаяся по всему телу ненависть. Покажет он, Коницар, сын старосты на Подоле, этим заносчивым Ростиславичам, где раки зимуют! А потом и до Мономаха как-нибудь доберётся, попомнит ему сказанное на берегу Волги.

Быстро неслись по шляху ретивые кони.

ГЛАВА 96

Давний знакомец Володаря, лях Пётр, большими глотками поглощал пенистый ол. Глядел