Так же кивком Цезарь предложил ему выпить. Лабиен налил вина, сел и стал смотреть, как Цезарь меряет шагами свой кабинет. Наконец Цезарь заговорил:

— Я заставлю Цицерона пожалеть о том, что он на свет родился! Как он посмел вообразить, будто имеет право по-своему толковать закон? И как это мы все могли выбрать такую птицу старшим консулом?

— А что, разве ты не голосовал за него?

— Я не голосовал ни за него, ни за Гибрида.

— Ты голосовал за Катилину? — с удивлением спросил Лабиен.

— И за Силана. Честно говоря, я ни за кого не хотел голосовать, но совсем не голосовать нельзя. Иначе результат будет недействительным.

Щеки Цезаря горели, а в глазах, к удивлению Лабиена, были и лед, и пламя.

— Сядь, пожалуйста! — попросил плебейский трибун. — Я знаю, что ты не пьешь вина, но сегодня — исключение. Вино тебе поможет.

— Вино никогда не помогает, — категорически возразил Цезарь, однако сел. — Если я не ошибаюсь, Тит, твой дядя Квинт Лабиен погиб, забитый черепицей в курии Гостилия тридцать семь лет назад.

— Да. Вместе с Сатурнином, Луцием Эквицием и остальными.

— И какое у тебя отношение к этому?

— А какое у меня может быть к этому отношение? Непростительный, неконституционный акт! Они были римскими гражданами, а их не судили!

— Правильно. Однако они не были казнены официально. Их убили, чтобы избежать судебного процесса, поскольку ни Марий, ни Сулла не были уверены, что это не вызовет еще более ожесточенного насилия. Естественно, Сулла решил проблему, попросту прикончив всех. В те дни он был правой рукой Мария — быстрый, умный, жестокий. Пятнадцать человек умерли, чтобы не началось разжигающих ненависть судебных процессов. Прибыл флот с зерном, Марий распределил между гражданами хлеб по очень низкой цене. Рим успокоился, насытившись. И впоследствии раб Сцева один отвечал за убийство пятнадцати человек.

Лабиен нахмурился, добавил в вино еще воды.

— Хотел бы я знать, куда ты клонишь.

— Я знаю куда, Лабиен, в этом-то все и дело, — сказал Цезарь, обнажив в улыбке стиснутые зубы. — Возьмем этот сомнительный образец целесообразности республиканского законотворчества, senatus consultum de re publica defendenda, или, как Цицерон столь оригинально переименовал, senatus consultum ultimum. Декрет, изобретенный Сенатом на те случаи, когда никто не хочет назначать диктатора, который будет единолично принимать решения. И он оказался кстати, этот декрет, как показала история с Гаем Гракхом. Не говоря уже о Сатурнине, Лепиде и некоторых других.

— Я все еще не понимаю тебя, — сказал Лабиен.

Цезарь глубоко вздохнул.

— Сейчас опять у нас действует senatus consultum ultimum, Лабиен. Но посмотри, какая трансформация с ним произошла! В трактовке Цицерона он стал заслуживающим уважение, обязательным и в высшей степени удобным. Стоит только уговорить Сенат принять этот декрет — и под его защитой можно с пренебрежением относиться и к конституции, и к mos maiorum! Не меняя закона ни в чем, Цицерон воспользовался своим senatus consultum ultimum, чтобы перекрыть дыхательные пути Риму и сломать шеи римлянам — без суда, без церемонии, даже без уважения к приличиям! Те люди приняли смерть быстрее, чем солдаты в бою! И не неофициально, под градом черепичных осколков с крыши, а с полной санкции Сената Рима! Сената, который, по настоянию Цицерона, взял на себя функции судьи и присяжных! Как ты думаешь, Лабиен, что должна была чувствовать толпа на Форуме этим вечером? А я скажу тебе, что они думали: что отныне ни один римский гражданин не может быть уверен в своем неотъемлемом праве на судебное слушание, прежде чем его осудят. А этот так называемый «выдающийся человек», этот тщеславный и безответственный дурак Цицерон возомнил, что вытащил Сенат из крайне затруднительной ситуации наилучшим и чрезвычайно удобным способом! Согласен: да, для Сената это был легкий способ. Но для огромного большинства римских граждан, от первого класса до capite censi, сегодняшний поступок Цицерона означает конец неотъемлемого права на правосудие, если Сенат в будущем решит, что в условиях действия senatus consultum ultimum римляне должны умирать без суда, без надлежащего соблюдения закона! Что помешает повторению подобного, Лабиен? Скажи мне, что?

Вдруг почувствовав, что ему трудно дышать, Лабиен умудрился поставить бокал на стол, не пролив ни капли, потом воззрился на Цезаря так, словно встретил его впервые. Почему Цезарь видит так много последствий в тех случаях, когда больше никто этого не замечает? Почему он, Тит Лабиен, не понял, что совершил Цицерон на самом деле? О боги, даже Цицерон не понимал этого! Только Цезарь понял. Те, кто голосовали против казни, поступили так потому, что их сердца не могли одобрить ее, или потому, что нащупывали истину, подобно слепым, спорившим, что такое слон.

— Выступая сегодня утром, я допустил ужасную ошибку, — сердито продолжал Цезарь. — Я был ироничен, я посчитал неправильным взывать к чувствам римлян. Я решил быть умным, чтобы показать всю неразумность предложения Цицерона. Я рассуждал о царях, о том, что Цицерон аннулирует Республику, возвращая нас назад, во времена царей. И люди не поняли меня. Мне следовало опуститься до уровня сознания ребенка, медленно объясняя отцам сенаторам очевидные истины. Но я посчитал их взрослыми и образованными людьми, обладающими хотя бы минимальным интеллектом, поэтому и выбрал иронию. Я не понимал, что они не в состоянии уследить за ходом моих рассуждений. Где им понять, что я имею в виду, почему я это говорю! Я должен был изъясняться еще проще, чем сейчас, во время беседы с тобой, но я не хотел их раздражать, так как думал, что гнев ослепит их! Но они уже были слепы, и мне нечего было терять! Я не часто ошибаюсь, но сегодня утром я ошибся, Лабиен. Посмотри на Катона! Единственный человек, в чьей поддержке я не сомневался, хоть я ему и не нравлюсь. То, что он говорил, было бессмысленно. Но они выбрали его. Они потянулись за ним, как евнухи за Великой Матерью.

— Катон — брехливая собака.

— Нет, Лабиен, просто он — наихудшая разновидность дурака. Он полагает, что он не дурак.

— Это верно по отношению к большинству из нас.

Цезарь вскинул брови.

— Я — не дурак, Тит.

Тит был вынужден как-то смягчить сказанное.

— Согласен.

Почему так получается, что, когда находишься в компании с человеком непьющим, вино теряет свою привлекательность? Лабиен налил себе воды.

— Нет смысла возвращаться к свершившемуся, Цезарь. Я верю тебе, когда ты говоришь, что заставишь Цицерона пожалеть о своем появлении на свет. Но как ты это сделаешь?

— Просто. Я намотаю его senatus consultum ultimum на его золотые миндалины, — мечтательно произнес Цезарь, улыбаясь только губами.

— Но как? Как, как, как?

— Тебе осталось быть плебейским трибуном четыре дня, Лабиен. Этого достаточно, если мы начнем действовать быстро. Завтра мы встретимся и определим свои роли. Послезавтра — первая фаза плана. Последние два дня — финальная. За четыре дня мы, конечно, не получим надлежащего результата, но кое-что уже будет сделано. И ты, мой дорогой Тит Лабиен, закончишь свой трибунский срок в лучах славы! Если больше и не случится ничего, что оставило бы твое имя в памяти потомков, я обещаю тебе, что события грядущих четырех дней определенно будут способствовать этому!