– Мой дорогой Жозеф, – сказал Жак, – по-моему, ты пошел по ложному пути.

– Аджюдан, арестуйте этих людей.

Жозеф был фанатично предан полиции и, как видим, даже перед лицом смерти продолжал делать свое дело.

Аджюдана охватил страх. Он выхватил из ножен саблю.

– Именем короля! Вы арестованы! – крикнул он Латуру и Жаку.

– Вы совершаете глупость, – сказал ему Жак.

– Лучше я совершу глупость, чем дам себя покусать этой ядовитой гадюке, – ответил унтер-офицер, показывая на Жозефа.

И жандармы, по приказу своего командира, окружили двух полицейских, не оказавших никакого сопротивления.

Жак лишь склонился над Жозефом и тихо сказал:

– Друг мой, если тебе суждено выжить, ты будешь горько сожалеть о только что совершенном поступке. Как бы там ни было, прошу тебя, запомни этот день, 23 июля 1825 года. Он принесет тебе несчастье.

Через несколько часов после описанных нами событий в дом приходского священника Бегля постучали два человека.

Один из них был небольшого роста, однорукий и кривой на один глаз. На нем был довольно элегантный наряд, длинные вьющиеся волосы на голове полностью закрывали уши и шею.

Второй был верзила атлетического телосложения, с презрением относившийся к такому дару, как ум, а если нужно было что-нибудь сказать, полностью полагался на своего маленького товарища.

– Господин кюре дома? – спросил однорукий у старой служанки, которая открыла им дверь.

– Да, сударь, но в столь поздний час…

– В столь поздний час он, по всей видимости, уже спит.

– Разумеется.

– Ну что же, в таком случае мы подождем когда он встанет и оденется.

– Вы хотите, чтобы я его разбудила?

– Почему бы и нет? – спросил однорукий.

– Но ведь кюре – человек уже не молодой, к тому же он очень устал.

– Скажите, что обездоленные нуждаются в его всемилостивом благословении.

– Ну конечно! – воскликнула старуха. – Если я так скажу, он обязательно к вам выйдет.

– Дочь моя, – сказал верзила, сопровождавший невысокого кудряша, – делайте что вам говорят.

– Но…

– Не бойтесь, вашего кюре никто не съест.

– Только этого еще не хватало.

– Ступайте, ступайте, мы торопимся. К тому же это вопрос жизни и смерти.

– Если это вопрос жизни и смерти, господа, – произнес почтенного вида старик, подходя к двум визитерам, – то я не имею никакого права заставлять вас ждать.

– Вы кюре Бегля, сударь? – спросил однорукий.

– Совершенно верно.

– Господин де Табана?

– Да.

– Сударь, мы хотели бы поговорить с вами наедине.

– Я полностью в вашем распоряжении, – сказал священник, знаком приглашая собеседников следовать за ним.

Господин де Табана служил Господу верой и правдой, за все время революционных потрясений ни разу не выезжал из Франции, но и от протестов против новой власти тоже воздерживался.

В эпоху Великого Террора он был еще молод, им двигала пылкая вера, поэтому он наотрез отказался уезжать в эмиграцию.

То ли вознамерившись принести себя в жертву Господу, то ли решив презреть все опасности и остаться укреплять дух своей паствы в дни страшных испытаний, он отошел от дел и стал без лишнего шума творить добро, тратя на эти цели свое немалое состояние.

Впоследствии, в награду за столь благородное поведение, высшие иерархи церкви изъявили желание осыпать его почестями. Прелату предложили епископство, но он отказался и в виде единственной милости попросил назначить его священником в небольшой приход, христиане которого в годину тяжких испытаний нашли в себе мужество приютить его у себя.

Пожелание кюре было исполнено и в первые же дни Реставрации он стал приходским священником Бегля.

– Говорите, господа, я вас слушаю, – сказал аббат Табана, после того как ввел гостей в скромную гостиную с выложенным плитами полом, блиставшую бедностью и чистотой.

– Дело в том, господин кюре, – произнес тот из двух визитеров, который постоянно говорил за двоих, то есть однорукий и кривой на один глаз человек небольшого роста, – что сегодня в Бордо должны были расстрелять одного славного малого по имени Жан-Мари Кадевиль.

– Расстрелять? Боже правый! Какое преступление он совершил?

– Надерзил командиру.

– Продолжайте.

– Нашего гренадера не расстреляли. Когда Жана-Мари вели на казнь, его отбили у конвоя и теперь он в безопасности.

– Вот и хорошо.

– То, о чем я вам сейчас рассказал, сударь, известно всему Бордо; но вот о том, что его освобождение организовала женщина, точнее, молодая девушка, не знает никто.

– Вот как! – воскликнул кюре, не понимая, зачем ему рассказывают всю эту историю.

Он не осмеливался выказать возмущение тем, что его подняли с постели только для того, чтобы поведать о событиях хоть и радостных, но все же не имевших к нему непосредственного отношения.

Как бы там ни было, лицо его, по-видимому, выражало удивление, потому как собеседник его не замедлил продолжить: – То, что я сейчас рассказываю, может показаться вам неуместным и даже лишенным всякого смысла, но…

– Должен признать, что…

– Соблаговолите набраться немного терпения. Я перехожу к той части моих откровений, которая касается вас лично – не как человека, но как священника.

– В таком случае слушаю вас, сударь, говорите, ведь я – всего лишь смиренный слуга Божий.

– Господин кюре, что бы вы сказали о молодой девушке, которая спасла молодого человека, к тому же красавца, от неминуемой и позорной смерти?

– Я, вполне естественно, сказал бы, что она его любит.

– Правильно, – произнес верзила глухим голосом, на который кюре повернул голову и чуть было не засмеялся.

– Кадишон любит Жана-Мари, – продолжал однорукий. – Но это еще не все, ведь Жан-Мари от Кадишон тоже без ума.

– И все же я не понимаю… – вновь перебил его кюре.

– Они хотят пожениться.

– Так заканчиваются все романы, – ответил аббат Табана. – И все, что вы мне сейчас рассказываете, – не что иное, как роман.

– Да, но им не так просто обвенчаться.

– Почему?

– Потому что Жан-Мари не желает, чтобы их благословил первый попавшийся священник…

– И вы подумали, что я…

– Да, господин кюре, – решительно ответил однорукий.