Но почему здесь так тихо? Где войско, где люди?

— Нам надо уходить отсюда, — говорит Инетис, и в голосе ее я слышу ужас. — Надо уйти отсюда как можно быстрее.

Унна подхватывает Л’Афалию под спину и помогает сесть, но встать сама акрай не может. Она прислоняется мокрой головой к плечу Унны и тихо стонет, и этот стон и наши голоса — единственные звуки в этой белой пустоте.

— Мне холодно, — говорит Кмерлан, прижимаясь к матери, и я наклоняюсь и подхватываю его на руки.

Не время и не место играть в сына правителя, на таком холоде он в два счета подхватит лихорадку. Мы обнимаемся, чтобы согреть друг друга, я вижу, как стремительно синеют губы Инетис на морозе.

— Где мы, мама? — шепчет Кмерлан. — Почему мы тут оказались?

— Чтобы найти Серпетиса, — выстукивают зубы Инетис. — Нам нужно найти его, пока он… еще жив.

Унна оглядывается вокруг, все еще удерживая Л’Афалию, но снежная долина пуста и холодна. Здесь нет тел, и это не то место, где кипела вчера битва. Ребенок перенес нас не туда, куда нужно. Здесь ничего нет.

— Держитесь! — кричит Инетис, и мир вокруг снова колеблется, а белоснежное покрывало под ногами вдруг становится грязно-коричневым.

— Мама! — вскрикивает Кмерлан, прижимаясь лицом к моему плечу, и мне тоже хочется закрыть глаза.

Теперь мы точно там, где была битва, и лучше бы мне не видеть того, что я вижу.

Повсюду на грязном снегу лежат тела. Кучи тел, из которых сложены настоящие горы, и среди них я вижу женские, с темно-фиолетовой кожей и безжизненными круглыми глазами, и какие-то странные зелено-желтые, тянущие к небу длинные руки с большими когтями. Мертвые. Так много мертвых, которых некому предать земле или вековечному лесу.

Я вижу, как Унна отчаянно пытается поднять с земли Л’Афалию — и возношу хвалу Энефрет, когда ей это удается. Глаза Л’Афалии расширены от ужаса, она озирается вокруг и, кажется, с трудом удерживается от обморока. Она что-то бормочет и делает шаг вперед, к телам таких же, как она, лежащим вперемешку с телами воинов Асморанты, и долго кричит, мотая головой, как безумная.

— Инифри! — рыдает она. — Инифри!

Но Энефрет не вернет их к жизни. Не после того, как предрекла большую смерть.

— Унна, прошу тебя, ищи его, пока не поздно! — выкрикивает Инетис как будто через силу, и я понимаю, что эти слова — не ее, а ребенка, отчаянно пытающегося спасти своего отца.

Плач Л’Афалии разносится вокруг, как крик одинокой птицы. Инетис бьет дрожь, Кмерлан так сильно прикусил губу, что я боюсь, что он ее прокусит.

Унна перебегает от тела к телу, оглядывается вокруг, а мир снова начинает колебаться, и я понимаю, что магия ребенка снова готова нас переместить.

— Он устал, — шепчет Инетис. — Он сможет сделать это еще один раз. Унна, пожалуйста. Пожалуйста, найди его, пока мы не остались здесь!

Унна бросается туда-сюда, наклоняется к телам, заставляет себя коснуться их, поднять руку или ногу, чтобы разглядеть, кто лежит под ними. Безрезультатно. В этой куче тел, в этих десятках и сотнях найти белокурого наследника Асморанты просто невозможно.

— Здесь! — вдруг выкрикивает она, и я вздрагиваю от эха, раскатившегося по этой безмолвно-тихой пустоте и на мгновение заглушившего вой Л’Афалии. — Здесь, это он! Это он, но я не смогу поднять его… Он слишком…

— Держи его за руку, — говорит Инетис, и в этот момент мы оказываемся в нигде.

Магия ребенка перемещает нас снова, и тут же мир наполняется звуками, и они ударяют в нас с таким грохотом, что едва не оглушают. Вой ветра, стук дерева о дерево, людские голоса, топот множества ног.

Унна сидит на земле в десяти шагах от меня, держа за руку лежащего навзничь Серпетиса. Его волосы разметались по снегу и кажутся пятнистыми от грязи и крови. Рука разодрана от плеча до локтя, но кровь уже не течет, хоть рана и огромная.

Л’Афалия стоит на четвереньках, ее глаза полны безумия и боли, кажется, она пытается удержаться за землю, чтобы не упасть. Она успела взять кого-то из мертвых за руку, и магия перенесла сюда и его тоже — а точнее, ее, обнаженную женщину, проткнутую насквозь друсом.

Я оглядываюсь вокруг, утопая в этом море звуков — и вижу палатки, выстроившиеся вдоль кромки вековечного леса. Над одними реет красно-коричневое полотно — знак целителей. Над другими — светло-серый знак кухни, чуть дальше — желтое знамя обоза с припасами. Вокруг разбросаны палатки поменьше, горят костры и слышатся голоса.

Мы оказались в самом сердце войска Асморанты.

Мы не успеваем сделать и движения — нас замечают. Вокруг слишком много людей, и нас окружают в два счета, и особенно много желающих поглазеть собирается вокруг Серпетиса и Унны, все еще держащей его за руку. Его поднимают и тащат в палатку, и она спешит за ним, даже не оглянувшись.

— Наследник жив! — Эта весть облегает лагерь в мгновение ока.

Я поднимаю обессилевшую Л’Афалию и помогаю ей дойти до палатки лекаря, пока Инетис и Кмерлана ведут в сторону кухни, где, как мне тут же сообщают, находятся фиур Шинироса и выжившие сугрисы. Инетис оборачивается, и я машу ей рукой. Я присоединюсь к ним сразу же, как узнаю, что с Серпетисом.

Я замираю на мгновение, оказавшись под пологом, рядом с горящим очагом, в окружении алманэфретских женщин с длинными глазами, суетящихся вокруг раненых солдат. Раненых не так много, как я ожидал. Мертвых гораздо больше.

Л’Афалию тут же уводят за собой, не выказав ни малейшего удивления. Я объясняю. что она служит правительнице, и этого достаточно для этих быстрых и тихих целительниц с мягкими телами и большими глазами. Я вижу, как в углу быстро ставят ограждение и Л’Афалию уводят туда.

Я почему-то уверен, что с ней все будет в порядке.

Серпетиса укладывают на свободное место у дальнего конца палатки, и одна из женщин быстро осматривает рану и ощупывает ее своими тонкими пальцами, так ловко, что я едва замечаю эти движения.

— Принести горячей воды и мыла! — отдает приказание женщина. — Все хорошо, син-фиоарна, ты у лекарей. Мы поставим тебя на ноги.

Она поднимает голову, и на мгновение я оказываюсь во власти ее темных глаз. Она чем-то напоминает мне Энефрет, хотя в их лицах нет ничего похожего. Женщина кивает, и я понимаю, что она не врет. Они и в самом деле могут его вылечить, хоть рана и кажется страшной.

— Ему очень повезло, что не лопнул большой сосуд, — говорит женщина, поглаживая Серпетиса по голове. Унна не отрывает от его лица взгляда, похоже, она не слышит ни слова. — Тут разодрано мясо, но кровь не выбежала из его тела. Мы все это зашьем. Но меч ему придется держать другой рукой.

Она начинает промывать рану теплой водой из большой чаши, когда Серпетис вскрикивает от боли и начинает что-то говорить.

— Серпетис, — повторяет он снова и снова. — Серпетис, Серпетис, Серпетис.