– Сегодня сведения из холдинга Ивана Горчакова получил. Не любят там пришлых. Такой ему сегодня бойкот организовали, вражине не пожелаешь.

– За что? Тоже обидел кого-нибудь?

– Да нет, там своя политика и напряженный корыстный интерес.

– Как ты сказал? «Напряженный корыстный интерес»? Наверное, многое в жизни подчиняется такому интересу?

Она помолчала, а потом, вспомнив, спросила:

– Слушай, ты говорил про часы, ну, что я помогаю. Их нашли?

– Нет, не нашли, но позвонили во все часовые мастерские и всем знакомым часовщикам Петра Ивановича. Об их существовании знали многие, но ни к кому он не обращался с просьбой почистить механизм. Ты это откуда узнала, что он собирается их чистить?

– Анна Дмитриевна сказала.

– Вспомни, что именно она сказала.

– Так. Это было, когда Полине показывали часы. Музыка играла как-то не очень чисто. Было впечатление, что присутствует инородное тело. И Анна Дмитриевна решила, что надо часы показать часовщику. Погоди-ка, она же называла какое-то имя.

Наталья наморщила лоб, усиленно вспоминая:

– Такое имя необычное: Акакий? Нет, не так. Ммм… Агафон? Вспомнила, – обрадовано крикнула она, – Африкантыч.

– Как? – удивился Алексей. – Это же вроде бы отчество?

– Наверное, отчество. Только она так и сказала: «Надо показать часы Африкантычу».

– Извини.

Алексей встал из-за стола и вышел из кухни. Кто занимался часами? Миша, кажется. Телефон у него всегда с собой, тем более что он сегодня дежурит по РОВД.

– Миша, добрый вечер. Ты не встречал среди часовщиков такое экзотическое отчество «Африкантыч»?

– Это по нашему делу? – По нашему, конечно.

– Не припоминаю, – озадачился Миша, – надо по спискам проверить. Я такое отчество бы запомнил, наверное. Правда, их так много было, что может и пропустил мимо глаз.

– Перезвонишь?

– Обижаете, товарищ майор. – Ладно, до связи.

Следующий звонок он сделал Вадиму Игнатьеву и задал тот же вопрос. Вадим решительно не слышал ни о каком Африкантыче и уверил, что в холдинге никого с таким отчеством нет. Обещал завтра позвонить в Лондон и спросить Григория Владимировича, знает ли он этого человека.

Наталья так и сидела за столом, теребя бахрому на скатерти. И опять вид у нее был какой-то потерянный. Что происходит? Почему у нее такое подавленное настроение? Он присел к столу.

– Наташа, ты не заболела?

– А? Нет, не заболела. Просто странно и тоскливо. Ладно, не обращай внимания, считай, что это обычные женские штучки от скуки.

Если это «женские штучки», то как называются те фокусы, которые проделывала его бывшая жена? Ей тоже было скучно одной, но она не занималась домашним хозяйством, не встречала его с готовым обедом, а все требовала и требовала от него денег, поцелуев, каких-то вычурных признаний в любви, нехитрых развлечений, на которые у него не было времени. Больше всего она любила цирк, клоунов и шоу с обезьянами. Пару раз он водил ее на Цветной бульвар и с тех пор даже слышать не мог ничего о фокусниках, дрессировщиках и, тем более, о клоунах. Вспоминалось «Вань, умру от акробатиков», так экзальтированно реагировала Лидия на, в общем, несмешные шутки клоунов, замирая, закрывала рот ладошкой во время трюков воздушных гимнастов. И все бы ничего, только эта мимическая гимнастика предназначалась не Алексею, а парочке младших лейтенантов, сидящих как раз над ними. Глупость выпирала из Лидии каждую минуту – так казалось ему сейчас. Вдруг вспомнилось, как теща, некрасиво выпятив живот, тащила ее баулы из подъезда в какой-то грузовик. Это было в тот день, когда бывшая жена от него окончательно съезжала. Лидия стояла на подножке кабины, опершись обеими руками на открытую дверцу, и командовала: «Что вы, мама, волочитесь, как улитка? Глядите, на вас весь двор смотрит!» Это было так неприятно, что он не выдержал и стал помогать. Когда был загружен последний узел – с постелью, что ли, теща взглянула на него и сказала: «Простите меня, если что не так». Он опешил: «За что мне вас прощать?». И тогда она со вздохом ответила: «За дочь».

Теперь надо как-то вернуть Наталью хотя бы в то состояние, в котором он оставил ее пять минут тому назад, выходя с кухни. Не было никаких сил смотреть на ее потухшие глаза.

– Расскажи мне о своей работе, – попросил он тихонько.

Она удивилась:

– О работе? Зачем? – Интересно.

– Тяжелая обычная врачебная работа. Женщины рожают, дети болеют еще в утробе матерей. А потом за дело принимаемся мы. Вот и вся работа.

– Тебе не хочется разговаривать? – Если честно, не очень.

– А хочешь, пойдем гулять?

Она недоверчиво посмотрела ему прямо в глаза:

– Гулять?

– Гулять, только недолго и недалеко.

– Гулять хочу, но рисковать нет. Поэтому не пойдем. Давай телевизор, что ли, смотреть.

– Там, наверное, все про войну.

– Тогда кинишко какое-нибудь. Есть у тебя?

Он лихорадочно стал перебирать в памяти, что у него есть дома. Специфическое милицейское видео с мест происшествия показывать как-то не хотелось. Вдруг он вспомнил:

– Есть, есть кино, – радостно завопил он, – «Весна на Заречной улице», я сейчас поставлю.

– Вот и хорошо, а я еще раз чайник вскипячу, – оживилась она.

Кино помогло. Почти наизусть выученные сцены успокаивали, приводили в порядок растрепанные мысли. Наталья любила старые фильмы, смотрела их с удовольствием. Сегодня весь день ей почему-то было очень тяжело. Лезли в голову воспоминания, все время хотелось плакать. Вспоминалась мама, ее умная добрая улыбка, папин голос. И Ольга, как живая, стояла перед глазами. Что на нее нашло? Видимо, от безделья снова навалилась. Наталья всегда старалась держать себя в руках. Очень помогала Полина: она все время нуждалась в материнской заботе и требовала постоянного внимания, поэтому на мысли о родных не оставалось ни времени, ни сил. А здесь, в чужой квартире, где она была целый день наедине с собой, память подленько вернула ее в недавнее прошлое, когда весь ужас произошедшего с ней был одним черным пятном. А еще она вспомнила, как мама прощалась с ними в аэропорту. Она никак не могла оторваться от внучки, все не отдавала ее Ольге. А Наталью только мельком обняла и поцеловала. С папой они, как это бывало всегда перед расставанием, долго держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Ни у кого не было дурного предчувствия, все были спокойны, расставались ненадолго: папа должен был вернуться дня через два, а через неделю родители собирались приехать в отпуск – помочь старшей дочери с ребенком, а младшую просто хорошенько откормить – что-то похудела. И все. Прощание в аэропорту оказалось последним.

Как-то надо вылезать из этой депрессии. Влюбиться, что ли, в Алексея? Или она уже влюблена в него? Он сегодня попытался сблизиться: руку вот положил на ее ладошку. А она растерялась и замерла. Хорошо, что никакого продолжения не последовало – она не смогла бы его поддержать.