Его внимание было у нее в руках. Он перестал трепать пони шею; взгляд посерьезнел.

– Чувства, которые ты сейчас упомянула, для меня тоже крайне важны.

– Я знаю, – с задумчивой грустью сказала она. – И тоже, бывает, отпускаю бразды и ускользаю русалкой в тот омут. Но работа, которая довлеет, вынуждает нас брать самих себя на привязь. И ты должен по крайней мере пытаться держать связь со старым и не всегда добрым миром, в котором ты живешь. – В голову отчего-то пришли стихи: «Остается нам только пытаться».

– А я знаю, как там дальше, – оживился Лео: – «Остальное не наша забота»[101].

(Ого! Он знает такое?)

– Знать-то, может, и знаешь, но доходит ли до тебя смысл? Если все идет не так, как хотелось бы, сочтешь ли ты себя за неудачника?

– О чем мы рассуждаем, Лейла?

Как он обезоруживает. Она-то думала устроить ему выволочку, а он поднырнул что твой мастер айкидо и придвинулся еще ближе. Чувствовалось, как от него припахивает солью.

– То письмо, которое ты мне написал…

– А, ты о нем. Если я звучал как съехавший с катушек, то извини. Может, надо было лучше застрелиться.

Сожалением от него, однако, не пахло.

– Нет, Лео. Ни с каких катушек ты не съезжал. – Они снова стояли близко, и между ними светлячками пропархивали заряженные частицы. – А вот та твоя система «типи-вигвам» с изъяном. Ты гений или неудачник? Что, если ни то ни другое? Может, ты находишься где-то между, с чертами и того и другого? Ведь это куда более вероятно.

Сумасшедшины в нем больше не было. Стоит и смотрит ясноглазо, как сокол. Или раптор.

– Я это знаю. Знаю, как я должен себя чувствовать. Быть в ладу с самим собой или изменять то, что меня не устраивает. Но вот уже полжизни за спиной, а я все такой же. В основном неудачник. Был бы гением, так отчего ж тогда не ухватился за свою гениальную часть? Глядишь, улучшил бы средний показатель.

– Ну, это ты так подаешь, – сказала Лейла. – Между тем чувства – это тебе не лианы в джунглях. За них не ухватишься, не раскачаешься. Их можно пережить, испытать… что еще? – Лейле вспомнился ее лупильщик тарелок, одна из подруг по колледжу, дядя по материнской линии (все, кстати, с дурными привычками); как они всегда оказывались в эпицентрах штормов и смерчей, которые легко можно было обойти стороной. – Проблема напрямую зависит от того, с какого угла ты к ней подступаешься.

– Как ты это подаешь, – сказал Лео.

– Ишь как ты меня подловил. Идиотски, конечно, выразилась.

– На идиотизм по уровню не тянет, – успокоил Лео. – Лейла, скажи начистоту: тебе-то что до этих моих привычек? Разве тебе не все равно?

Все ли ей равно? А если это любовь или какая-то прелюдия к ней? Не стрела амура, а эдакий ленточный червь или другой какой паразит в тирольской шляпке и с чемоданчиком, как в книжках Ричарда Скэрри[102], пришедший нежданно-негаданно поселиться у ее груди. Внутри себя Лейла всегда страдала, как ей казалось, от дефицита романтических позывов – состояний, традиционно приписываемых женщинам. Даже к самым любимым людям она, помнится, никогда не испытывала влюбленности. Ощущение скорее напоминало плавное восхождение по крутому склону.

– Представь себе, нет, – сказала она. – Потому что в том своем письме ты был прав. Между нами должно неизбежно что-то произойти. И оно происходит сейчас, разве нет?

Он кивнул. Тряхнул головой и пони, отчего-то неистово затрепетав черными ноздрями.

– Только учти, я не просто какое-то ощущение, – сказала она. – Я хожу во времени туда и назад. И если нам что-то суждено, я хочу знать, что ты надежен. Ты надежен?

Он смотрел куда-то мимо, на небо в открытой двери. Она выждала разумный промежуток времени, затем даже еще один и после этого окликнула:

– Лео?

– А? Я думаю.

– Зачем так долго думать для ответа на этот вопрос? – спросила она.

– Я бы хотел когда-нибудь жить с тобой в Риме и купать нашего ребенка в железной ванне. А вообще не обязательно железной – можно любой. С вами я бы старался изо всех сил – не зря же говорят, что Бог любит троицу. Я бы не лгал, не прятался. Был бы с тобой неразлучно, кормил с ложечки, трахал до одури и переживал, все ли в порядке. С тобой я бы пошел через любую палящую пустыню, уличный затор, в любую беду и радость, которую мы способны разделить.

Слова его взносили, как вихрь, кружа голову, ставя на самый край высоченного утеса.

«В Риме? Наш ребенок?»

Зачем, к чему так торопить события? Ведь она и без того уже готова в него влюбиться. Но это, оказывается, был еще не конец. Лео продолжил:

– Хотя все это лишь обещания и фантазерство, а потому я не думаю, что они произведут на тебя какое-то значимое впечатление. А насчет «надежен»…

Лео дирижерским жестом всплеснул руками и сделал у виска росчерк.

– Это что означает? – скопировала его жест Лейла, опустошенная и обескураженная таким вот зигзагом, в сущности перечеркивающим все им сказанное.

– Это означает, что свой ум я воспринимаю как некоего джокера, дикую карту. Не хочу присягать на надежность, а затем всю свою жизнь подстраиваться, чтобы этому соответствовать.

Лейла призадумалась. «Ум как дикая карта? Вообще внушает беспокойство».

– А вот мне кажется, что тебе именно так и надо поступать.

– Это как?

– Проживать жизнь, стараясь соответствовать идеалам. А до остального нам и дела нет.

Было видно, как он это усваивает.

– Ну а если два или более идеала, которым ты пытаешься соответствовать, вступят меж собой в конфликт, что тогда? – спросил он. – Вот скажем, ты подходишь к какой-нибудь двери, в которую надо попасть, а два твоих идеала – надежность и авантюрность – начинают меж собой бодаться, кто из них первый. «Только, – трубят в один голос, – через мой труп»; а в дверь все равно войти надо. Как тогда быть?

За этими гамлетовскими метаниями Лейла его и оставила. Пускай мается наедине с пони, пока страх выходит. Почему просто не определиться: туда или сюда? Ребенок в римской ванне или нет? Любить такого вот мужчину, терзаемого двадцатью решениями на дню, тяжкий труд. По безмолвной долине она возвращалась в дом. С иссиня-темного, в крапинах ночных облаков неба пристально смотрела луна. А дальняя кайма кратера создавала впечатление, будто ты в чаще.

Внутри за компьютером тесно сидели Марк, Констанция и Роман. Компьютер, похоже, не из тех, что конструировался здесь из потрошеных лэптопов с растительным вложением новофилума. Этот выглядел как бэушная писишка с «башней» и большим монитором. И то и другое обернуто фольгой. «Ноуд» Марка пристегнут к башне коротким юэсби-шнуром. Сзади из устройства выходил кабель калибром с садовый шланг и, стелясь по полу, входил в ствол ружья, которое держал Трип. Сам он сейчас пристраивался на деревянном стуле у окна. Вот он поставил перед собой еще один, перевернутый, и, используя его как треногу для наводки, уставил ствол из окна в небо.