И подошел к дверке своего шкафчика.

Зевнул внезапно, сладостно, устало, так что челюсть щелкнула.

Возникло ощущение, что из шкафчика тянет сквозняком.

Но так же не бывает?

Или бывает? Иногда…

Он открыл дверцу и…

— О как! — вырвалось.

Художник, в своей хламиде нелепой, но какой-то опять показавшейся удивительно законченной в своей нелепости, весь из себя спичечный, утонченный до прозрачности, оттуда, из своего далекого далека, сам — там у себя, хитренько эдак ему улыбается…

Нет, не было на самом деле никакого Художника. Просто он с удивительной ясностью, как живой, предстал у Сашки перед глазами, когда, не найдя преграды, взгляд ушел в глубину распахнутого вместо задней стенки окошка. Узкого и высокого, как бойница, провала в другой мир. Полный ярких, но смутных, будто в утренней дымке красок. Безопасный и даже настойчиво приветливый, как на французских пасторалях, бесхитростный и наивный, как игровая площадка.

С той стороны веяло бодрящим, ласковым ветерком, несущим запахи свежевымытых тротуаров, надраенных озонированным полиролем хрустальных окон. Чирикали райские птички, светило солнце, и древние, нетронутые, будто нарочно ради экзотики горы царили вдали.

Москва, 2004