И по ходу пришло осознание, что ему еще долго придется прокачивать и анализировать пережитое.

И тут Сашка нарисовал себе образ появления в наших родных «студеных водах» нарвалов с опасной для суетных человечков способностью устанавливать ментальный контроль над существами. На значительной дистанции…

Мир, в котором он оказался сразу после прощания с исполинским нарвалом, наводил на мысль о том, что происходит с теми, кого «морские» берут под крыло… Или как там? Под большой плавник.

Да они, разберись они только в том, для чего людям нужны большие куски железа, плавающие по воде, способны попросту прервать морское сообщение. Неизвестно, конечно, дотянутся ли они до авиации, но стоит им только понять, зачем нужен один-единственный авианосец, и гости смогут диктовать условия.

Им под силу не просто изменить мир…

Жутенькая перспектива объемно предстала перед мысленным взором.

А в чем же им помог Сашка? Что-то следовавшее за ним по пятам блокировало переходы между мирами… Сашка вспомнил, что на это намекали и ганфайтер, и нарвал. Не понять, какое значение это имело для ганфайтера, и какую миссию тот выполнял, но нарвал… Похоже, что Сашка уберег их от встречной экспансии к ним.

Возникло острое желание привести в порядок боекомплект.

— Как бы ты ни хотел, чтобы все кончилось, а ни фига еще не кончилось, — говорил Воронков, расставляя патроны (потому что по-другому они скатывались) на белом, железном боку безвинно убиенного холодильника.

Из «фабричных», тех, что принесла ему рыжая девица, оставались еще четыре. Два в магазине, да еще два отыскались в кармане куртки.

Их он отставил в сторонку. А снаряжать в магазин начал свои. Показалось очень важным то, что удалось добраться до запаса патронов. Нужно было непременно зарядить «Мангуста».

Покончив с этим делом, Воронков пошел в ванную. Заряженную пушку взял с собой.

На дверку ванной повесил новую одежду: чистая футболка, тонкий свитер и брюки — от серого «почти выходного костюма» — единственные теперь чистые порты да джинсовую куртку — последнюю из курток, имевшихся в гардеробе. Псевдокожаная валялась без рукава, кожаную чистить и чистить теперь, а эта, хоть и без подкладки, но на свитер — сойдет. И хоть странно разгуливать в брюках от костюма и джинсовой куртке, но кого это волнует в свете всего происшедшего?

Однако вот ведь, даже в такой ситуации думается о простых вещах — совместимости предметов одежды и прочей ерунде: Как все же традиционно настраивается нашей жизнью мышление человека! Ох и сильно ты, давление «круга общества»!

Он не знал, к чему и зачем готовится. Но чувствовал, что должен быть готов ко всему.

Пока ванна наполнялась, вздымая к небу угрожающие клубы белоснежной пены, Сашка щедрой рукой сыпанул в миску Джоя сухого собачьего корма, припасенного в шкафчике на кухне на случай, когда кашу варить для пса будет недосуг, да налил воды.

Джой жадно захрустел гранулами, похожими на «козьи наки», как сказал один мальчик.

Нужно было покормить и себя любимого.

Пошуровав в разгромленной кухне, Вороненок нашел банку армейской, еще старых запасов, тушенки. Той, что без этикетки, в солидоле, и с секретным номером на крышке, означавшим для понимающего много чего. В такой тушенке нету никаких соевых белков. В ней только мясо, лаврушка, соль да перец черный — как тушенке и положено.

Обернув маслянистую банку туалетной бумагой «для удобства удержания», Сашка открыл ее кортиком, потому что открывалки не нашел, а ножик раскладной был в куртке, брошенной в прихожей. Кортик вспорол толстую жесть с какой-то жадной, радостной легкостью. Налил себе граммов семьдесят водки в стакан, поллитровую кружку воды, обнаружил в разбитой пластиковой хлебнице пару сухарей, расположив это все на табуретке под рукой вместе с пистолетом и кортиком, полез в пену.

— Лафа-а-а-а!

Врут языкастые писаки, что де любовь и война — единственно достойны настоящего мужчины! Нет, ребята. Война — дело грязное, и не только в плане гигиены. Любовь — это, конечно, это ведь как — «что такое рыцарь без любви?» — это уж как повезет. А теплая ванна с солью морской и пеной, банка неразогретой армейской тушенки под водочку да с ржаным сухариком, после голодных трех с лишним суток, пушка верная под рукой — оно тоже неплохо и для настоящего мужчины не только не зазорно, но и в самый раз.

Извольте видеть, господа гусары, — отмокает в горячей воде, напустив в нее аккурат и морской соли, и пены одновременно, покоритель иных миров и измерений, отважный первопроходец и где-то даже проходимец, натянувший нос времени и пространству. Даже чуть задремал.

И в полудреме подумалось Сашке, что со временем и пространством у него получилось не очень хорошо. Ведь он ломанулся на тропу эту, Альбой показанную, для того, чтобы путь срезать и время выиграть, уходя от погони. И время, судя по несходству показаний часов, действительно срезал. Да еще как! Трое с гаком суток уложил в отрицательную величину. А вот путь сократить — не вышло. Отмахал изрядно.

Старик Эйнштейн подкрался незаметно… Применяется ли к путешествию по иным мирам принцип рычага? Наверное, только для неопытных путешественников. Потому что Альба играючи сокращала и время и пространство, действительно экономя, но не теряя и то и другое.

«В другой раз буду проворнее, — подумал Сашка и даже чуть не подпрыгнул, — нет уж! Не нужно мне другого раза!»

Но напряжение понемногу отпускало.

Начались какие-то «маниловские мечтания» о путешествиях по иным мирам, но только непременно уютным, как та зачарованная изумрудная долина. Вот куда бы на пикничок…

Или поохотиться в том лесу, реликтовом, на панцирноголовую тварь — крокодила-летягу, как бишь его? Тахорг? Нет… Грунарг — засадный, блин, хищник. Рыжего еще позвать, то-то порадуется. И череп потом повесить в коридоре. И бросить так небрежно Ленке, когда она появится: «А, это-то? Это скальный грунарг. Засадный, понимаешь, хищник. Вымирающий вид! Вон видишь, сапоги стоят? Думаешь, крокодил? Фиг вам. Из кожи этого самого»…

И от этих героических мыслей начала сниться какая-то эротическая фантазия.

Ленка пришла и ходила по разоренной квартире голая.

И говорила с укоризной, перешагивая через содранный линолеум и обломки мебели:

— Ну не стыдно тебе даму в таком разоре принимать? За кого ты меня принимаешь? Я, конечно, принимаю тебя таким, как есть. Но это же не повод… Это неприемлемо.

И была почему-то в галошах на босую ногу и в косынке на шее. И все время вплетала в каждую фразу «принимать» в самых неожиданных сочетаниях.

И радио пело голосом солиста ансамбля краснознаменной свистопляски под управлением Александрова:

Он дошел до края ночи

И вернулся между прочим!

Пелось это героически, протяжно и бесчувственно одновременно.