головокружение не прошло. Потом медленно подняла голову и увидела Ипара, который яростно лаял куда-то в чащу. Собака то и дело бросалась вперед и отступала назад, почти касаясь ее ног, но затем снова бежала в чащу, описывала полукруг, как будто их окружало нечто враждебное, все это время молча следившее за ними из зарослей. Амайя встала, сделала несколько шагов назад, выбралась из-под кроны дерева и подняла взгляд к мутному небу. Они с тетей называли это явление «взбитым туманом»: сизая дымка пропитывала воздух водой и не позволяла видеть солнце. Амайя прищурила глаза, и тут раздался новый раскат грома. Она огляделась по сторонам — и в это мгновение осознала, что тропинки нигде не видно. Девочка могла бы поклясться, что углубилась в лес всего метров на десять-двенадцать, но тропы не было. Она позвала Ипара и направилась на поиски, стараясь идти туда, откуда пришла, но ничего не менялось. Вернулась к дереву-даме и попыталась отступить, стоя к нему спиной и не сводя взгляда с того места, которое так ее заворожило. Амайя отошла так далеко, что почти уже не видела дерева, но тропинка по-прежнему не появлялась. Испугавшись, она вернулась к дереву и спросила собаку:

— Где мы, Ипар?

Но пес сосредоточил все свое внимание на чаще. Он бросал на Амайю быстрые взгляды, чтобы убедиться в том, что она рядом, и бегал взад и вперед с яростным лаем.

Раздался еще один удар грома, подобный взрыву. Земля задрожала под ногами. Амайя подняла голову, но в вышине видела только дымку, не позволявшую разглядеть солнце.

* * *

Группа туристов, в которую входила Амайя, хватилась ее в десять утра, когда остановилась на завтрак. Хавьеру Атиенце, ответственному за группу, потребовалось около восьми минут, чтобы опросить все пятьдесят человек, большинство из которых были родителями с детьми. Почти все члены группы Аранца, сообщества любителей пеших прогулок, были из соседней Памплоны; каждые выходные они собирались в деревне Элисондо и отправлялись в горы под руководством альпиниста, который, покорив в юности три или четыре восьмитысячника, посвятил преклонные годы воспитанию молодежи в любви к пешим прогулкам по горам.

Атиенца провел жилистой рукой по морщинистому лицу и от души выругал себя за то, что не был достаточно бдительным. Он всегда держал ухо востро, потому что Амайя была единственной девочкой, которая приходила одна. Ее тетя — ее он знал еще с тех пор, когда оба они были молоды, — доверила ему племянницу под личную ответственность, потому что недавняя операция на коленях мешала ей самой ходить. Она призналась, что давила на девочку, требуя, чтобы та где-то бывала и чем-то занималась, но, когда племянница наконец решила присоединиться к мини-походам, не смогла ее сопровождать. Атиенца ее успокоил, пообещав, что не будет сводить глаз с девочки, что Амайя отлично проведет время, увидит места необыкновенной красоты и найдет новых друзей. Хавьер угадал два пункта из трех. Девочка оказалась тихая и замкнутая, но было заметно, что в походе ей хорошо: вооружившись неизменной камерой, висящей на шее, она фотографировала бабочек, грибы, цветы…

Но, несмотря на то что в горах ей нравилось, она категорически отказывалась заводить друзей. Обходила стороной компании и предпочитала держаться на несколько шагов впереди или позади остальных. Во время первых походов некоторые участники подходили познакомиться, девочки пытались завязать с ней разговор, а родители во время привала приглашали ее посидеть вместе с ними. Но Амайя находила какое-нибудь росшее в отдалении дерево, садилась возле него, доставала из рюкзака бутерброд, приготовленный тетей Энграси, и съедала, глядя на вершины деревьев. Атиенца старался не мешать ей. Он знал, что существует множество способов общения с лесом, и некоторые люди, избранные, предпочитают общаться с ним в тишине. Это было похоже на причастие: такие люди будто бы различали голос, шептавший слова, которые могли разобрать только они одни. Он был уверен, что с годами Амайя станет одной из тех замечательных походников, предпочитающих путешествовать в одиночку, обретая в общении с лесом невыразимое счастье, которое по возвращении домой сияет на их лицах, как будто они стали свидетелями чуда.

Кто-то вспомнил, что в последний раз видел Амайю в девять утра. Это было не точно, потому что девочка часто отставала, чтобы сфотографировать все, что привлекало ее внимание. Зная об этом, Атиенца пропускал остальных вперед и возвращался, пока не убеждался в том, что Амайя догоняет остальных, придерживая камеру руками, чтобы та не ударилась, и снова присоединяется к группе. Он был почти уверен, что видел, как она возвращается на тропу по крайней мере один раз.

Небольшой отряд, возглавляемый отцом Амайи, вышел на поиски до полудня. Они выкрикивали ее имя, бродили по лугам и в лесной чаще, спускались к ручьям и водопадам, заглядывали в пещеры и гроты, овраги и лесные хижины, в убежища охотников… Но лишь раскаты грома в странном белесом небе были им ответом. Наконец стемнело, и кровь Хуана Саласара закипела от негодования, когда ему пришлось выслушать, что некоторые добровольцы без особого сожаления возвращаются. Конечно, пропажа ребенка — это ужасно, но пропал не просто ребенок, а странная девочка Саласаров, которая ни с кем не общалась и у которой не было друзей. К тому же гром в ясном небе был дурным предзнаменованием, недвусмысленным признаком того, что повелительница бурь возвращается в Базтан.

Хуан Саласар поблагодарил их за помощь в поиске дочери. Мужчины пробормотали извинения и слова ободрения и, смущенные, удалились. Хуан продолжал поиски вместе с полудюжиной охотников, несколькими пастухами, служащими Гражданской гвардии Элисондо и самим Хавьером Атиенцой, убитым чувством вины, бледным как мертвец, отказывавшимся от еды и питья, пока не найдет девочку. К восьми часам вечера стемнело. Затем разразилась гроза.

* * *

На своем веку Ипар уже видел грозы. Его не пугали ни грохот грома, ни отблеск молнии, но его беспокоило то, что скрывалось в зарослях. Ледяная вода падала на Амайю. Девочка съежилась и дрожала под капюшоном пальто, насквозь промокшего от дождя. Вода хлестала как из шланга, стекая по руке, которой она вцепилась в длинный мех на шее Ипара, коченея от холода. Ее окружала непроницаемая ночь. Лишь молнии, сверкавшие в небе, на миг озаряли кромешную тьму; и словно обретя новые силы, Амайя поднималась с земли и продолжала идти по тропинке, которую выхватывала из тьмы секундная вспышка света. Ипар заметил, что девочка очень устала. Иногда она сдавалась, садилась на землю, чтобы отдохнуть, и тогда он подходил к ней, чтобы хоть немного согреть своим теплом, ощущая, как понижается температура ее