— Вокруг здания, — согласился он, пытаясь не показывать охватившее его волнение. Он взял её за руку — она не обратила внимания на его костлявые пальцы — и осторожно повёл её сквозь толпу. Она была почти невесомой, как высохшая веточка, и ему казалось, что даже он, несмотря на свои высохшие мышцы, смог бы подхватить её и поднять в воздух.

Выйдя на улицу, они отошли от шумного «Могильника». Порывы ветра становились всё сильнее, и вскоре им пришлось держаться друг за друга, чтобы их не сбило с ног.

— Будет буря, — сказала Бренда, и Джим кивнул. Бури здесь были сильными и беспощадными, от порывов ветра даже шатались дома. Но Джим и Бренда, сначала обойдя кругом здание, пошли дальше, Бренда повела его в южном направлении. Тела их были согнуты, как вопросительные знаки, над их головами сгущались тучи, заволакивая луну и скрывая голубые вспышки молний, которые уже замелькали в небе.

Бренда мало говорила, но хорошо умела слушать. Джим рассказал ей о себе, о бывшей работе, о том, как он мечтал когда-нибудь открыть собственную фирму. Он рассказал ей о том, как однажды в молодости ездил на озеро Мичиган, и какая была в нём вода. Он рассказал ей о том, как гулял по парку и запомнил счастливый смех и запах цветов.

— Мне не хватает того, что было раньше, — сказал он, не успев вовремя остановиться: в Мире Мёртвых такие сожаления, озвученные вслух, были преступлением, за которое полагалось наказание. — Мне не хватает красоты, — продолжал он. — Мне не хватает… любви.

Она взяла его за руку, кость коснулась кости, и сказала:

— Здесь я живу.

Простой каменный дом, многие из окон в котором были выбиты ветром. Джим не осмелился бы попросить Бренду пройти внутрь, он был уже готов к тому, что они попрощаются здесь, возле ступенек, и он повернёт обратно. Но Бренда не отпускала его руку, и теперь уже она вела его вверх по тем самым ступенькам сквозь дверь с выбитым стеклом.

Она жила на четвёртом этаже, и её квартира была даже меньше, чем квартира Джима. Стены были мрачные, тёмно-серые, но, как только зажёгся свет, Джим увидел настоящее сокровище — горшки с цветами, которыми была уставлена вся комната, они стояли даже на пожарной лестнице.

— Они сделаны из шёлка, — объяснила Бренда, хотя он ещё не успел задать этот вопрос. — Но выглядят как настоящие, правда?

— Они… прекрасны. — На столе он увидел стереосистему с колонками и коллекцию дисков. Он присел рядом — колени его при этом хрустнули — и начал изучать её музыкальные пристрастия. И снова его ждало потрясение: среди записей были: Бетховен, Шопен, Моцарт, Вивальди, Штраус… И да, даже Брамс. «О!» — воскликнул он, не в силах сказать что-либо ещё.

— Большую часть из них я нашла, — сказала она. — Хочешь послушать что-нибудь?

— Да, если можно.

Она поставила Шопена, и, словно вторя аккордам фортепиано, за окном взвыл ветер, отчего в окнах задрожали стёкла.

И теперь она начала рассказывать о себе. Раньше она работала секретарём на фабрике за рекой. Она никогда не была замужем, хотя когда-то была обручена. У неё было хобби: делать цветы из шёлка, и она занималась этим, когда могла найти материалы. Больше всего она скучала по мороженому, так она сказала. И ещё ей не хватало лета: что случилось с летом, почему больше нет такого лета, как раньше? Теперь все дни и ночи сливались в одну серую массу и ничем не отличались друг от друга. Кроме бурь, конечно, и бури эти представляли большую опасность.

Когда закончилась третья пластинка, они сидели на диванчике, бок о бок. Ветер на улице всё усиливался, дождь то начинал капать, то прекращался, но ветер не стихал, и в небе по-прежнему сверкали молнии.

— Мне нравится разговаривать с тобой, — сказала она. — У меня такое чувство… будто я знаю тебя давным-давно.

— Мне тоже так кажется. Я рад, что пришёл сегодня в тот бар. — Он посмотрел в окно и прислушался к завываниям ветра. — Не представляю, как доберусь домой.

— Тебе не обязательно идти домой, — очень тихо проговорила Бренда. — Я бы хотела, чтобы ты остался.

Не веря своим ушам, он смотрел на неё. Шея у него ужасно чесалась, этот зуд распространялся на плечи и руки, но он не мог пошевелиться.

— Я не хочу опять оставаться одна, — продолжала она. — Я всегда одна. Понимаешь, мне просто… не хватает прикосновений. Это плохо?

— Нет. Не думаю.

Она наклонилась к нему, почти касаясь губами его губ, в её глазах читалась мольба.

— Съешь меня, — прошептала она.

Джим сидел, не шевелясь. «Съешь меня». Единственный доступный способ получить удовольствие в Мире Мёртвых. Он тоже жаждал этого.

— Съешь меня, — прошептал он ей в ответ и начал расстёгивать пуговицы на её свитере.

Её обнажённое тело было покрыто трупными пятнами, груди провалились и обвисли. Его кожа была жёлтой и измождённой, а между ног висел серый, более бесполезный кусок плоти. Она наклонилась к нему, он опустился возле неё на колени; она повторяла: «Съешь меня, съешь!», пока он ласкал языком её холодную кожу; затем заработали зубы: он откусил от неё первый кусок. Она вздрогнула и застонала, подняла голову и провела языком по его руке; впившись в его руку зубами, она оторвала от неё кусок плоти, его будто ударило током, и по телу разлилась волна экстаза.

Их тела переплелись и то и дело вздрагивали, зубы работали над руками, ногами, горлом, грудью, лицами друг друга. Всё быстрее и быстрее, под завывания ветра и музыку Бетховена; на ковёр падали куски мяса, они тут же поднимали их и поглощали. Джим чувствовал, как его тело уменьшается, как он превращается из одного существа в два; чувства так переполняли его, что, если бы у